Алексей Герман–младший: "Коммерческий проект — это не бизнес–план"

"ДП": Вы возглавляли жюри Выборгского кинофестиваля, который завершился на днях. На открытом заседании жюри, почти все его участники, негативно отзывалось о конкурсных картинах. С современным российским кино действительно все плохо?

А.Г.: Такое желание сказать, что все плохо, проистекает из того, что значительная часть киносообщества вот уже почти 20 лет пытается поймать фантом под названием "новое русское кино". Ожидает, что в один прекрасный день возникнет кино с абсолютно новым языком. И мы всех победим.

В один день, в один миг, а все это — из–за нашей закомплексованности. От желания, условно говоря, иметь своего Ларса фон Триера. На самом деле фон Триер ничего нового не придумал, а в лучшем случае развил.

Во–вторых, такие события происходят редко. Как правило, искусство развивается маленькими шажАлексей Герман-младшийками, и новое возникает тоже маленькими шажками. И только потом, когда подготовлена почва, возникает прорыв.

В–третьих, скатываясь в ускользающий фантом, мы не обращаем внимания на то, что происходит рядом. А все движения рядом и происходят. Но мы живем в индустрии, которой абсолютно не интересно, за исключением нескольких вменяемых профессионалов, настоящее. Интересно будущее, какие–то фантомные нацпроекты. Вот такая жизнь наша. Хотя ситуация за последние 5–6 лет поменялась: пришло поколение молодых хороших режиссеров.

"ДП": Если сравнивать с Европой, в Петербурге очень слабые кинофестивали. Почему?

А.Г.: На мой взгляд, "Послание к человеку", "Фестиваль Фестивалей" — это мертвые проекты. К сожалению. Они хорошо начинались, но ни во что не развились. Хотели же в Питере делать большой фестиваль на Дворцовой площади.

На мой взгляд, блестящая была идея. И это стало бы событием европейского уровня, праздником. Но хорошую идею сознательно завалили: чтобы не было конкуренции с Международным московским кинофестивалем. Ведь ежу понятно: выбирая между июльской раскаленной Москвой и Питером, все бы выбрали Питер.

Московский фестиваль плохо организован, почти все продюсеры, прокатчики жалуются и говорят: будь в России другой фестиваль, они бы перебрались туда. Идеи валятся сознательно, и понятно, кто в этом заинтересован.

"ДП": На Западе современное российское кино играет хоть какую–то роль? И способно ли оно занять то же место в мировом кинематографе, что занимает, например, немецкое или французское кино?

А.Г.: Я думаю, что никакое кино не нужно. И немецкое не очень нужно, и французское. Окупаются только комедии. И то, что есть сейчас, — это уже борьба за остатки национальной идентичности. Все мы проиграли Голливуду, и нечего себя обманывать.

Наша доля, процент людей, которые смотрят российское кино в прокате, в лучшем случае — 25–30%. Двадцать лет назад было 100%. К сожалению, весь российский кинобизнес — это маленький пригород Лос–Анджелеса, два квартала. И потому никому мы не сможем составить конкуренцию. Мы будем занимать какую–то свою нишу, но глобального значения иметь не будем. И должны пройти годы поступательного развития, чтобы наше кино начало восстанавливать свои позиции. Это нормально, и к этому надо быть готовым.

Работать, создавать что–то, а не ныть бесконечно. Мне думается, интерес к российскому кино можно как–то лоббировать и на государственном уровне, потому что все равно любые культурные события всегда так или иначе связаны с государством.

"ДП": Вы когда–то говорили, что кризис обнаружит в людях самые низкие черты.

А.Г.: Это так.

"ДП": А почему тогда говорят, что кризис — это очищение?

А.Г.: Потому что они глупые, а я умный. В кризис выживают не самые талантливые, а самые подлые и самые хитрые. Кризис не приведет ни к какому очищению. Наоборот, в мутной воде появится еще больше мутных людей.

"ДП": 1960–е — время идеалистов, 1990–е — время мещан, а сейчас?

А.Г.: А сейчас, мне кажется, вообще никому ничего не интересно. Сейчас пришло поколение, у которого абсолютно другое восприятие времени, пространства, культурного контекста и вообще истории и местоположения страны в мировой системе координат. Я не брюзжу, что ой–ой–ой, пришли люди, и они другие, и мы их не понимаем.

Нет. Понимаете, мы все равно все укоренены в Советском Союзе. Все остальное эмоционально для меня временное и наносное, хотя мне не много лет, но тем не менее. В нашем культурном сознании всегда существовали и будут существовать: 1937 год, Гагарин, Ленин, Солженицын, страна с другими границами, ответственность интеллигенции и так далее.

В сознании современного поколения в принципе нету Ленина, про него никто не помнит, он как персонаж из вестерна, как индеец Джо. Солженицын, Бродский — это культурные герои XIX века, они уже ближе к Пушкину. А для нас они современники.

Я сейчас пишу сценарий про современность, и уже много раз слышал от людей, которые младше меня на 8–10 лет, что им скучно. Мне кажется, сейчас наступил какой–то провал, время без идеалов. У нас все вертится, так или иначе, вокруг фигуры Сталина…

"ДП": А у них, наверное, вокруг фигуры Путина…

А.Г.: А у них вообще вокруг ничего не вертится: ни вокруг Сталина, ни вокруг Путина. Им вообще ничего это не интересно. Мы в России привыкли, что наша жизнь зависит от политики. А у них нету этой привычки, они не чувствуют этой связи, у них связь с весенними скидками, к примеру.

"ДП": Может, современному человеку подвига не хватает?

А.Г.: Я думаю, что просто в какой–то момент очень резко сместились приоритеты. И человеческая жизнь начала оцениваться с точки зрения накопления предметов.

"ДП": И страна стала идеологическим банкротом.

А.Г.: В России идеология, точнее предпосылки к возникновению идеологии, в значительной степени всегда были территориальные. На мой взгляд, после татаро–монгольского ига русское сознание вертится вокруг идеи расширения территории вовне, чтобы сохранить себя.

И поэтому Российская империя всегда росла и была экспансивным государством, в том числе, Советский Союз. Так оно и будет, мы так устроены. Конечно, жутко, что нет какой–то сверхидеи.

Как бы мы ни ругали американцев, но Америка гибка и жизнеспособна, потому что у нее есть такая идея. Если я не ошибаюсь, базируется она на симбиозе семейных ценностей, успеха и мессианской идеологии. А у нас идеология осажденных границ, будто мы — крепость, окруженная врагами. Все.

Но это нежизнеспособная история. Должно быть что–то другое. Что — я не знаю. России нужна большая идея. Россия без большой идеи сдувается. Другое дело, что хорошо бы в процессе не перекурочить половину своих. Что у нас получается неплохо.

"ДП": После венецианских наград сознание поменялось?

А.Г.: Мне сначала казалось, что не поменялось. Но, конечно, поменялось. Я поувереннее стал. Я всегда, еще со времен ВГИКа, был не очень уверенным. Что бы я ни делал тогда, что бы я ни снимал, мне сразу объясняли, кто есть мои родственники и кто есть я — бездарь. Сейчас стало немножко полегче.

"ДП": Вы себя считаете успешным режиссером?

А.Г.: Режиссер такая профессия, где ты должен каждый раз что–то доказывать. Фундамент очень хрупкий. Наверное, Вуди Аллен — успешный режиссер, потому что уже до конца жизни может делать примерно то, что хочет. А так… Для меня в жизни никогда не были определяющими деньги. Отвергать материальные ценности глупо и невозможно.

Я имею в виду, что ты не должен определять себя через предметы, не должно в тебе что–то меняться с покупкой какой–нибудь дорогой машины, к примеру.

"ДП": А что главное? Слава?

А.Г.: Слава по большому счету ничего не меняет, кроме числа женщин вокруг, которым ты априори нравишься, и числа случайных знакомых. Самое главное для меня сейчас — закончить сценарий, потому что я пытаюсь все, что меня заботит, в него засунуть. Мне важно выговорить все. И тогда беспокойства во мне, тяжести перестают волновать.

"ДП": Заветная планка, которую хотелось бы взять?

А.Г.: Самое главное — не ставить свою жизнь в наркотическую зависимость от фестивалей и прочих цацек. Это важно. Жизнь не должна становиться возвышающим тебя соревнованием. Я не против фестивалей. Но они не должны становиться основным для тебя.

Я просто смотрю на своих коллег, которые ставят свою жизнь в зависимость от экрана, как они меняются с возрастом, как накапливаются злость, неудовлетворенность. Надо научиться этого избегать. Потому что иначе это тебя разрушает, ты становишься типичным 50–летним кинематографистом, который всем завидует и всех ненавидит.

"ДП": Что отличает коммерческое кино от некоммерческого?

А.Г.: Коммерческий фильм, особенно русский, должен затрагивать глубинные струны сознания. То, что всегда находит отклик и всегда важно для человека. Наверное, если базироваться на вещах, которые укоренены где–то тут (показывает на сердце. — Ред.), то можно сделать коммерческий проект.

Просто коммерческий проект — это не бизнес–план. Ошибка состоит в том, что русские продюсеры подходят к коммерческому кино как к производству мороженого или китайского автомобиля. Но если вспомнить, например, Стивена Спилберга, то кино прежде всего — это эксплуатация личных фантазий, личных интимных снов, чего угодно личного.

И бывает, что у человека, который обладает талантом определенного рода, получается находить и транслировать именно те сны, фобии и так далее, которые находят отклик у максимального количества людей. Это все равно нюх, чутье. Просчитать это нельзя.

А наши дураки делают бизнес–план на коленке по тому, как и когда должен наступить катарсис, потому что прочли какую–то книжку неудачливого американского сценариста. Берут оператора, который и снимать толком не умеет, и пытаются слепить какого–то гомункулуса, который базируется только на филькиной грамоте под названием бизнес–план. И вот это у нас называется коммерческим кино. Но это не коммерческое кино. Это бред.

"ДП": Три основных принципа в жизни.

А.Г.: Я думал сегодня об этом. Не делать то, что разрушает твою внутреннюю гармонию, стараться любыми путями этого избегать. Не делать то, что тебя как–то внутри корежит. Быть свободным от всех предметов, не заставлять предметы над тобой довлеть. Стараться общаться и работать с людьми, с которыми хочется общаться и работать, с близкими тебе по духу людьми.