Ушла Ирина Антонова, она возглавляла ГМИИ имени Пушкина с 1961 года.
Антонова была первой и последней статс–дамой российского музейного мира, такого высокого, неподдельного достоинства старой культуры нам увидеть уже не придётся. С Ириной Александровной навсегда ушло поколение великих советских директоров — строителей музеев, для них музей был домом par excellence, бескорыстной страстью, делом всей жизни. Такими были Вадим Знаменов для Петергофа, Анна Зеленова для Павловска, Семён Гейченко для Михайловского.
Антоновой удалось превратить тихий, почти провинциальный музей в яркое место на художественной карте мира. Она приняла его серым, как сама признавалась, а оставила — безупречным, о такой экспозиции и такой репутации можно мечтать. Она ездила, смотрела и ловила новое. Достаточно вспомнить, что она была первой, кто сделал систему направленного освещения в наших музеях, на картину — по несколько spot lights. Никогда не забыть, как тогда чувственно заиграли, наполнились цветом и светом импрессионисты, обрели фактуру, засияли буквально изнутри.
Её выставки вошли в историю, и преувеличения тут нет. Достаточно назвать всего одну — эпохальную "Москва — Париж", ещё в советское время, в 1981–м! А были ещё и "Москва — Берлин", и единственный показ "Джоконды" в СССР, и, наконец, серия выставок нашего века. Антонова нашла спонсоров, и Москва увидела Тёрнера, Караваджо, прерафаэлитов… Она умела обратить на выгоду музею и компартию, и олигархов.
Она была открыта и принципиальна. Да, её многие ругали за отношение к трофеям, за то, что она первой включила их в постоянную экспозицию, сказав, что они в музее навсегда. Но надо признать, потом так поступили и остальные российские музеи. Антонова своих убеждений не скрывала, она помнила выжженную землю и честно считала это компенсацией за потери. Можно не соглашаться, но нельзя не уважать.
В Петербурге многие вспомнят её идею передачи части собраний Щукина и Морозова обратно в Москву. Но можно понять и её: эти картины собирали московские люди, они висели в московских домах, они были открыты там всем, и, не будь их, быть может, русский авангард не снёс бы старое так мощно и беспощадно. Она ещё помнила эти картины в их старых домах, а потому и призывала отдать.
Парадокс, но не будь сталинской борьбы с космополитизмом, формализмом, не будь затравленных Зощенко и Ахматовой, не будь оперы "Великая дружба" и поношения Прокофьева и Шостаковича, то, скорее всего, эти картины не пришли бы к нам никогда. Да, вечное спасибо Антонине Изергиной и Иосифу Орбели, забравшим их из Москвы. Они стали частью Ленинграда, Антонова это тоже понимала. Но её московское сердце не давало ей смолчать. Но, заметьте, её дискуссия об этом с Михаилом Пиотровским была дуэтом высшей пробы, именно дуэтом — об искусстве.
А она знала толк в музыке. Посмотрите дневники Святослава Рихтера — увидите, что её величайший из великих звал домой едва ли не чаще других, а он приглашал к себе не за чины. Они создали беспримерно изысканный фестиваль "Декабрьские музыкальные вечера", он — памятник им обоим. К каждому делалась продуманная до мелочей выставка, играли только настоящие. Это сама легенда.
Она была красивая, статная дама. С годами Ирина Александровна становилась только благороднее. В ней была высокая интеллигентность достоинства и подлинный самоконтроль культуры, во всём. Даже в том, что про личное не говорила никогда. Она служила музею. Она была Елизаветой II и Маргарет Тэтчер нашего музейного мира. Достоинство одной и ясность движения мысли и дела второй. В ней была и мощь страсти. Её фото на мотоцикле с Джереми Айронсом сопоставимо только с полётом Елизаветы II над Олимпийским стадионом, а её видение вперёд, уверенность и гордость осанки — чистая Мэгги Тэтчер.
Она мечтала реконструировать свой музей, благодаря ей был создан отдел частных коллекций, музей прирастал домами. Она первой представила современную архитектуру в залах музея старого искусства, и Лорд Фостер сделал для неё превосходный проект. Увы, осуществить его ей не дали. Но в ней и мечта была эпохальной, как и её восхищающее служение. Это счастье музея, когда им выпадают такие директора. Парадокс, но с ними музеи входят в историю.
