Пустое турецкое седло — медицинский термин, врожденная или приобретенная аномалия нижней части головного мозга. Юсуп Разыков — узбекский и российский кинорежиссер и сценарист, автор "Стыда", "Оратора", "Гастарбайтера", первых узбекских сериалов. Героя драмы зовут Ильич (Валерий Маслов) — он бывший "топтун", то есть агент наружного наблюдения. Сейчас в отставке, работает охранником. За людьми теперь следит исключительно по привычке — потому что, хочется сказать, не может не следить. Прохожие, обнаружив за собой слежку, удивляются и говорят ему, что, мол, "времена теперь не те". Этот аргумент на Ильича, впрочем, не производит впечатления. Смущает его другое: что люди обнаруживают слежку. Значит, какой–то навык утерян. Может быть, с ним самим что–то не так?.. Врач, впрочем, его успокаивает: все нормально, разве что вот этот самый "синдрoм турецкoгo седлa", кoтoрый хaрaктеризуется спутaннoстью сoзнaния.
Первым делом вспоминаешь тут, конечно, прогремевший в свое время немецкий фильм "Жизнь других" (2006) — про агента "Штази", который по ходу прослушки проникается симпатией к своим подопечным. Но это не про нашего героя, как мы понимаем. К тому же Разыков в интервью говорит, что вообще не собирался снимать "антитоталитарное кино". Сценарий фильма писался под актера Валерия Маслова, а профессию герою вообще придумали задним числом. Впрочем, возможно, это объяснение — "я ничего такого не имел в виду" — своего рода режиссерская уловка, на всякий случай. Но даже если профессия героя и была выбрана случайно, она настолько самодовлеющая, что начинает определять и характер героя, и тему, и идею фильма. Эта профессия как бы перевешивает любые замыслы и построения режиссера и диктует собственный сюжет.
…Ильич слушает божественное пение у новых соседей наверху. Он влюбляется в этот голос и в его хозяйку — как ему представляется. Может даже показаться, что история может закончиться "великим лекарством по имени любовь". Ильич еще не знает, что божественный голос принадлежит не певице, а контратенору, и эта ошибка приведет в итоге к роковым последствиям. Собственно, это и есть метафора фильма, как пишут критики: Ильич ошибся не только с голосом. Он ошибался всю свою жизнь по поводу людей, верил в иллюзию, утопию, морок, в то, чего не было. Жертвовал собой зря. И спасало его до сих пор только счастливое неведение, духовный вакуум, в котором он добровольно пребывал, среди таких же, как и он.
Два произведения тут в качестве музыкального лейтмотива: ария Timori, ruine из оперы Le rivali concordi Агостино Стеффани, а также "Анастасия" из оперы "Юстин" Вивальди. Обе арии в фильме звучат в исполнении выдающегося контратенора Филиппа Жаруски, чья жизнь, в отличие от наших героев, сложилась весьма счастливо.
Использовать барочное, то есть в нашем понимании утонченное и возвышенное, в качестве контроверзы чему–то обыденному или банальному — в общем–то, не новый ход. Но здесь он также приобретает вид самостоятельной метафоры.
Это божественное пение в итоге и есть сама жизнь: непредсказуемая, сложная, прекрасная — и принципиально непознаваемая с точки зрения Нормы. Не героини из одноименной оперы, конечно, а того мира, который описывал в свое время Владимир Сорокин и описывает ныне режиссер Разыков. И двум этим мирам никак не сойтись.
