"С угорья, куда уходил хвост очереди, показался высокий спешащий седой человек, в больших роговых очках, с лицом алкогольного академика. Осмотрев со своего высока всю площадь, уставленную бесконечными тунеядцами, сбавил ход, поняв, что опоздал, и, подойдя к хвосту очереди, хриплым начальственным голосом спросил, обращаясь ко всей площади: "Россия!.. Кто здесь крайний?" Те, кто будет готовить полное собрание сочинений Эдуарда Кочергина, неизбежно столкнутся с тем, что совершенно непонятно, как это самое собрание составить.
Не то чтобы выдающийся театральный художник и большой русский прозаик Эдуард Кочергин, отметивший не так давно 80–летие, все время пишет одну и ту же книгу, но каждый его последующий сборник вырастает из предыдущих. Повторы художника — это не зазорно, говорит сам Кочергин и приводит в пример знаменитые десять "Подсолнухов" Ван Гога. Вот и рассказ, давший название этому тому, мы знаем уже лет пятнадцать — с тех пор как вышла первая книга Кочергина "Ангелова кукла". Фрагменты "Куклы" потом перепечатывались и в "романе в рассказах" "Крещенные крестами", и в сборнике театральных мемуаров "Записки планшетной крысы".
Мастер композиции, Кочергин прекрасно знает, что смысл произведения зависит не только от текста, но и от контекста. Как говорили древние, non nova sed nove — не новое, но по–новому.
В новой (или, если угодно, "новой") книге Кочергина четыре части: "Российские бывальщины", тема которых — жизнь Русского Севера в шестидесятые–семидесятые; "Дети моста Лейтенанта Шмидта" — новеллы об учебе автора в Средней художественной школе при институте им. И. Е. Репина; театральные истории "Подмостки жизни" и цикл "Хранитель памяти", посвященный родственникам и детству рассказчика, который как сын "врагов народа" практически все это самое детство провел в пенитенциарных учреждениях для малолетних.
В новой книге Кочергин равен себе и похож на себя: все то же пристальное внимание к деталям, уважение и интерес к персонажам — от народных артистов до безвестных "алкогольных академиков", сказовая манера изложения и, разумеется, пристрастие рассказчика к областным словечкам, жаргону, просторечию, придуманным им самим неологизмам и прочим средствам языкового расширения, как сказал бы Солженицын.
"Из стибренных на кухне упаковок — глянцевых картонных коробок — я изготовил свои самые лучшие игральные карты, по–нашему — цветухи. Дэпэшный (от ДП — детский приемник. — Ред.) пацаний пахан Толя Волк даже продал или обменял две мои колоды ВОХРе на что–то ценное… Всей нашей пацанве велено было меня не трогать, а охранять и беречь как художественного творилу самых красивых цветух в бериевском энкавэдэшном околотке".
Из свежих вещей, вошедших в сборник, очень хорош литературный портрет Владислава Стржельчика "Пан–батюшка" и новеллы об учебе в СХШ — крепко скроенные, полные обаятельного лукавого юмора и смачных этнографических подробностей. Почтенный юбилей Эдуард Степанович встречает в превосходной писательской форме.
Не мне, разумеется, давать советы академику живописи, лауреату престижных литературных премий и прочая, и прочая, и прочая, но, думаю, если следующей книгой Э. С. Кочергина станет полноценный цикл о кочергинской альма–матер, это будет самое то.
Во всяком случае, с нетерпением будем ждать.
