Депутаты, как сговорившись, снова кинулись набирать политические очки в борьбе с коррупцией — на этот раз они предлагают запретить родственникам чиновников и парламентариев вообще заниматься бизнесом. Видимо, это скрытая реакция на расследование Алексея Навального о детях Юрия Чайки, но она говорит о полном отчаянии.
Госдуму охватил очередной порыв антикоррупционной борьбы. Вадим Соловьев из фракции КПРФ внес законопроекты, запрещающие заниматься предпринимательской деятельностью близким родственникам парламентариев и чиновников. В те же дни свои предложения внесли и депутаты из ЛДПР Владимир Жириновский и Алексей Диденко. А единоросс Александр Хинштейн официально попросил губернатора Краснодарского края Александра Ткачева рассказать, есть ли конфликт интересов в том, что близкие родственники губернатора "являются учредителями ряда коммерческих структур" или нет. Александр Ткачев известен очень успешной молодой дочерью-предпринимательницей.
Несмотря на некоторые различия, смысл инициатив состоит в том, что раз в таких случаях возникает конфликт интересов, лучше всего этот конфликт пресечь в зародыше, попросту запретив родственникам заниматься бизнесом.
Такие идеи депутаты вносят регулярно на протяжении уже многих лет, несмотря на то что каждый раз их в пух и прах разбивают и эксперты, и коллеги этих депутатов. Нельзя запретить человеку избираться или идти на должность, если у него, например, брат — бизнесмен. А депутату, например, придется заставлять родню ни в коем случае не начинать свое дело. Если запрещать вести бизнес исчерпывающему перечню всех на свете родственников, вплоть до троюродных братьев, то это слишком большой перечень. Если нет — то всегда как раз троюродный брат и найдется.
Сама-то по себе проблема есть. Хотя никто из депутатов не поминает вслух расследование Алексея Навального о бизнесе сыновей и жен заместителей генпрокурора Юрия Чайки, это, конечно, реакция именно на это расследование. Наверное, это максимум открытого возмущения, который могут себе позволить депутаты Госдумы. Сделать ничего нельзя, а отреагировать как-то хочется.
В мировой практике такое не принято. В принципе, хватает тех ограничений, которые существуют и в российском законодательстве, то есть запрета на использование должностного положения в личных целях. Но то, что это представляется необходимым регулировать дополнительно, говорит о том, что этих мер недостаточно, что они не работают на практике.
Причем ведь не обязательно дело выглядит так, что какой-нибудь губернатор или министр названивает подчиненным с указанием непременно помочь фирме его сына победить на конкретном конкурсе. Когда чиновники утверждают, что никак не влияют на бизнес детей и жен, они формально, может быть, и не лукавят. В большинстве случаев работает самоцензура, нежелание ссориться с высокопоставленным отцом или, наоборот, желание с ним подружиться. Это тоже род коррупции, но уже совсем трудноуловимой. Сами чиновники воспринимают это как само собой разумеющуюся систему взаимозачетов.
Любое предложение запретить что-либо — это роспись в импотенции, в неспособности использовать имеющиеся инструменты. В таких условиях никакие инструменты работать не будут, как пресловутые медведевские декларации о доходах. Все равно проверяются они такими же чиновниками, задействованными в системе взаимозачетов. Какой-нибудь муниципальный чиновник или полицейский, может, и рискует получить дисциплинарное взыскание, но про наказания крупных деятелей сообщается разве что голая абстракция — теоретически вроде кто-то где-то провинился. Ключ к борьбе с коррупцией лежит в появлении независимых сил, реально конкурирующих за власть и зависящих от общественного мнения и поэтому заинтересованных в публичном преследовании коррупционеров из стана противников, а не в запретах. Когда Алексей Кудрин говорит, что для экономических реформ и борьбы с коррупцией нужны политические преобразования, он говорит примерно об этом.
