"Деловой Петербург". Режиссер Юрий Бутусов: "Включить эмоции и мозги"

Вы возглавляете Театр им. Ленсовета 2,5 года, но продолжаете работать с другими труппами. Можете сравнить плюсы и минусы обеих моделей существования режиссера?

— Работать в качестве приглашенного режиссера для меня хорошо, видимо, просто в силу моего характера. С одной стороны, возникает психологический дискомфорт: ты приехал один, далеко от привычных мест, но это же вызывает и переживания, которые можно использовать для работы. Приходя в новый дом, чувствуешь себя каким–то инопланетянином, от которого многого ждут, — и от этого твой организм начинает работать по–другому. Появляется адреналин, или еще как–нибудь это можно назвать, в общем, состояние души, которое я очень люблю, — хороший настоящий азарт: выиграть! Это как чуть–чуть романтическое желание…

Завоевать новую девушку?

— Ну конечно, если по–простому сказать — да. Кроме того, то, что ты приходишь со стороны, как гость, отсутствие постоянной связи дает свободу, легкость в общении. Нет привыкания, которое неизбежно возникает в театрах, существующих по так называемой модели "театр–дом": человек долго сидит в одном кресле, и ему начинает казаться, что у него все в порядке. Через какое–то время он перестает здраво понимать, что происходит вокруг, чувствует себя абсолютным хозяином, недосягаемым ни для кого. Его обкладывают друзья, враги, постоянно плетутся какие–то интриги — и все это страшно мешает выдавать… не скажу — идеи, но какие–то штуки, из которых потом вырастают спектакли, эмоциональные сгустки, которые нужно в себе каким–то образом накапливать. Начинается стагнация.

Студенты Театральной академии, с которыми вы в последнее время плотно работаете, сделали спектакли по басням Крылова, по "Грозе" Островского, сейчас сдали экзамен по Достоевскому. Они занимаются классикой, потому что педагоги велят?

— Когда мы предложили этих авторов, они приняли их с восторгом. Мало того, я сделал такую хитрость: незаметненько подбросил им книжечку Прилепина, мне была интересна их реакция — они прочитали, но совсем туда не пошли. А в Достоевского и Островского с таким интересом, азартом погрузились! Мне кажется, "Гроза" стала очень любопытной историей. Кстати, слышал тут передачу по "Эху Москвы", где некий человек говорил, что "Грозу" надо исключить из школьной программы как вредную: в ней–де есть мистицизм, который входит в противоречие с православной нравственностью. Ну да, в Катерине ведь сидит демон, и вообще "Гроза" как большая серьезная пьеса, как любая хорошая книга неоднозначна. А всякая сложность, рефлексия сейчас очень беспокоит наше государство. Достоевский должен казаться особенно вредным, поскольку у него какие–то парадоксалисты, странные персонажи с абсолютно разорванным сознанием…

В общем, ребята, на мой взгляд, хорошо раскопали "Грозу", взглянули на нее не по–школьному, а по–взрослому, с религиозно–философских позиций. При этом меня не смущает достаточно свободное обращение с текстом. Мне кажется, и Чехов, и Островский, и вообще все великие авторы хотят быть живыми, жить с нами. Они лежат себе на кладбищах, но они не хотят быть трупами и памятниками. Уверен, наша "Гроза" понравилась бы Александру Николаевичу.

При советской власти Тарковский мог себе позволить за государственные деньги переснять "Сталкера", потому что его не устроил художественный результат. Сейчас от творческих организаций требуют отчетов "по показателям" и самообеспечения…

— Как я могу к этому относиться? Это ужасно! Это катастрофическая ситуация, не понимаю, как такое вообще возможно. Я абсолютно убежден, что государство должно иметь деньги, которые позволяли бы нам совершать творческие ошибки. Потому что бывает так, что… не ошибка, но какой–то рискованный шаг, проба, эксперимент дают жизнь искусству, двигают его. А искусство — это то, что делает человека человеком, все остальное вторично.

Но ведь я даже внутри театра сталкиваюсь с тем, что мысль о деньгах просто разлагает. Люди, понимая, что могут не получить премию, начинают снизу давить, чтобы я брал пьесы, которые, как мне кажется, не надо брать сегодня, а может быть, и вообще не надо. А надо перестать заниматься развлекательным театром и все–таки попытаться о чем–то сказать всерьез…

Помню, когда я учился, мы стояли перед БДТ с табличками "Куплю билет", помню "Сайгон", рок–клуб, огромное количество студий, из которых все мы и вышли, такое варево, невероятный компот, который необходим культуре. Куда делась эта среда? По–моему, город разворачивается в неправильную сторону. Я очень люблю футбол, но мне кажется, это все–таки не самое главное для Петербурга. То, что правительство пытается ввести уравниловку, считать по человекопосещениям, книговыдачам и "культурно обслуженным", заставить нас чуть ли не доход приносить, — это путь к уничтожению культуры. Ее превращают в какой–то обслуживающий комбинат — это унизительно! Мы теряем зрителя — он не хочет думать, а хочет только развлекаться и видеть артистов, которых знает по сериалам.

Константин Райкин рассказывал, что на гастролях "Сатирикона" в Петербурге для него в "Короле Лире" основной задачей было не забыть переделки, которые вы в этот день внесли в давно идущий спектакль. Если вы все время что–то меняете, означает ли это, что, выпуская премьеру, вы недовольны результатом?

— Косвенно — означает. Но не только. Может быть, главное — я все время боюсь окаменелости, смерти спектакля. Для этого я немножко хитрю, предлагаю всякие изменения — не потому, что без них было плохо, а просто чтобы держать ситуацию в напряжении. А с "Лиром" вообще была забавная ситуация: мы его выпускали довольно долго, и у Кости выросла борода — он был такой худой, прекрасный… Потом прошло лето, начался сезон, ему надо было играть другие спектакли и он сбрил бороду. Но поскольку он репетировал в бороде, она стала неотъемлемой частью облика — пришлось клеить искусственную. Спектакль — странное живое существо, и в зависимости от той же бороды он становится другим.

Это лояльность "Сатирикона" — что он идет на переделки? У нас ведь нет копирайта на режиссуру.

— Так я ведь не прихожу и не предлагаю: давайте артиста Райкина заменим на артиста Миронова, такие вещи, конечно, никто не разрешит. Я меняю по чуть–чуть. Более того, они сначала сопротивлялись, а потом привыкли и полюбили — и теперь, когда я этого не делаю, они пугаются.

Огромное количество технических новшеств в театре — естественное развитие его языка или, как говорил Набоков, "инструменты, помогающие бездарности уважать самое себя"?

— В 90%, конечно, по Набокову. Но случается, при помощи технологий ты вдруг открываешь какие–то двери. Так что, если это необходимо и к месту, я ими пользуюсь. Хотя театр ведь работает прежде всего с воображением, а технические эффекты зачастую банально иллюстративны. Может быть, я заблуждаюсь, но мне кажется, именно воображение включает зрительские эмоции. И мозги.