Маргинал и нелюдим

Леонид Десятников давным-давно был, что называется, широко известен в узких кругах профессионалов. Но всесветно знаменит он стал 5 лет назад, когда Большой театр заказал ему и поставил оперу «Дети Розенталя». Премьера оперы, в которой профессор Алекс Розенталь по заданию тов. Сталина клонирует стахановцев, а потом создает дубли Моцарта, Чайковского, Мусоргского, Вагнера и Верди, вызвала огромный политический скандал. Вторая сенсация случилась в октябре 2009 г., когда петербуржец Десятников неожиданно для всех был назначен музыкальным руководителем Большого театра. В августе он так же неожиданно покинул этот пост по собственному желанию. Завтра Леониду Десятникову исполняется 55 лет. В Малом зале филармонии по этому случаю пройдет концерт Second Hand.

Вы почти всю жизнь были свободным художником, пока год назад не приняли должность музыкального руководителя Большого. Сейчас, покинув этот пост, вы вздохнули с облегчением, что не надо больше ходить на службу? Или это стало школой, и теперь вы, к примеру, можете возглавить Teatro Real в Мадриде, когда истечет срок контракта его нынешнего интенданта Жерара Мортье?

--Большой театр дал мне опыт ежедневного общения -- в этом было что-то освежающее. И у меня сохранились теплые приятельские отношения с работающими там людьми -- не только с артистами и музыкантами. Должен сказать, что моя функция была в основном декоративной, символической. Это была роль, и я, мне кажется, с этой ролью справился. Так что не надо относиться к моей номенклатурной деятельности так уж серьезно. Вообще же композитор по умолчанию обязан быть маргиналом и нелюдимом. Это неотъемлемая часть профессии. Поэтому в одиночестве нет ничего неестественного. Композитор -- человек оседлый, который сидит пишет музыку, а не общается. Общается человек, который пиццу разносит.

Но вы притом отнюдь не чураетесь виртуального общения.

--В Сети я не вступаю ни с кем в контакт, просто читаю блоги каких-то людей, которые, даже не будучи со мной знакомы, стали для меня в каком-то смысле близкими людьми. Есть потребность в таком достаточно безболезненном контакте: я не несу ответственность за этих людей, они не знают о моем существовании, но изо дня в день наблюдать за тем, что с ними происходит, довольно занятно. Хотя я отдаю себе отчет в том, что эти персонажи суть лирические герои тех реальных людей, которые их сочинили.

Как вам после нескольких десятилетий жизни в Петербурге дался год в Москве?

--Не принадлежу к числу людей, которые во что бы то ни стало должны противопоставить Москву Питеру, а Питер Москве. Жизнь в Москве -- достаточно позитивный опыт. В этом городе действительно есть какой-то адреналин, о котором мы не подозреваем в Петербурге.

А уродство московской внешней, архитектурной среды вас не тяготило?

--Конечно, я обращал на это внимание. Примерно со второй половины октября прошлого года я находился в Москве и приезжал в Петербург на 3 дня в месяц. И всякий раз, возвращаясь сюда после долгого времени, проведенного в Москве, сначала немножко вздрагиваешь. Потому что видишь запущенность родного города по сравнению с Москвой. Но потом быстро к этому приноравливаешься и видишь какие-то другие вещи. Например, небо совершенно другое -- небо в соотношении с городом, который нарисован на этом небе. Чего в Москве совершенно нету.

Понятие second hand обычно ассоциируется с некоторой второсортностью. Почему так назван юбилейный концерт?

--Это все не всерьез. 55 лет на самом деле никакой не юбилей. Юбилеев у человека всего два: 50 и 75, других не бывает. Но я родился в 1955 году, в октябре, и фамилия цифровая -- эта занимательная нумерология меня шутливо по жизни сопровождает. А Second Hand -- потому что программа составлена главным образом из транскрипций: это произведения, которые не принадлежат мне, мою фамилию по отношению к ним можно поставить в каком-то подчиненном виде. Это чужая музыка той или иной степени приближенности ко мне, с которой композитору довольно часто приходится иметь дело на протяжении всей трудовой жизни. Большей частью для зарабатывания денег. Хотя транскрипции каких-то вещей я сделал просто из любви к искусству.

Вообще эту программу придумал пианист Алексей Гориболь, а я -- только название. Концерт застал меня немножко врасплох, он случился в самый разгар моей текущей работы -- над партитурой балета «Утраченные иллюзии», который в Большом театре будет ставить Алексей Ратманский. Не могу сейчас себе позволить отвлекаться на публичную жизнь, хоть и вынужден это сделать.

Ваши сочинения инструменталисты и певцы хвалят за то, что их удобно исполнять. А в балете вы заботитесь, чтобы было удобно телам?

--Это сложнее. Я продолжаю использовать свою достаточно прихотливую ритмическую систему, что танцовщикам обычно не очень удобно. Но музыка, которую сейчас пишу, отчасти напоминает ту, к которой они привыкли: традиционную балетную музыку Минкуса, Чайковского, Делиба. Поэтому, с одной стороны, им будет за что зацепиться -- за что-то знакомое. А с другой -- они должны пребывать в напряжении по поводу постоянно меняющегося музыкального размера.

В романе Бальзака, положенном в основу либретто, амбициозный провинциал покоряет Париж. Для вас, когда-то приехавшего из Харькова поступать в Ленинградскую консерваторию, в этом есть какие-то автобиографические аллюзии?

--Абсолютно никаких. Я озабочен чисто музыкальными задачами. Думаю о далекой от академического мейнстрима балетной музыке, которая меломанами считается музыкой второго сорта, о раннем романтизме, о музыке Шопена, которая на протяжении почти всей моей жизни вызывала у меня некоторую неприязнь. Я пытаюсь этот слушательский опыт как-то переплавить в своей алхимической лаборатории.

Утрачивать иллюзии болезненно, неизбежно, необходимо?

--Ничего не могу вам сообщить по этому поводу, потому что никогда не испытывал иллюзий. Почти никаких. Ни по какому поводу. Даже по поводу перестройки.

Статистическую информацию к статье, графики и таблицы Вы можете найти в PDF-версии газеты