Мы сказочные, но поцарапать можем

Почему на сцене этого не чувствуется? Я не могу этого объяснить, но на сцене мне просто очень хорошо. Поэтому, наверное, я и танцую много, и репертуар у меня такой разный. Я люблю это дело не потому, что мое имя пишут в программке, а потому что мне там хорошо.

Когда меня еще не было, мама хотела, чтобы у нее была Машенька–доченька–балериночка. В 8 лет я увидела фильм про Вагановское училище и поняла, что балет — это четкая система. Мне захотелось там учиться. Когда родители поняли, что это сознательный шаг, у нас был серьезный разговор на кухне: «Машенька, это очень сложно, у нас там никого нет, мы не можем помочь». Я поняла, почему они так переживали, только когда пришла в театр. Я до сих пор помню, как тогда сказала: «Это научит меня жизни». Знаете, как дети иногда бывают невероятно серьезны?

Мы яркие, красные

Научило ли это жизни? Потихонечку учит. Самое большое открытие во всей этой истории — это я сама. С каждой новой ролью я открываю что–то в себе или пытаюсь открыть. А в балетную школу пошла в Москве. Я же москвичка.

О разногласиях между Москвой и Петербургом говорят больше люди, которые около балета, чем те, которые внутри. Конечно, отличаются краски, тона. Это как разница между импрессионистами и экспрессионистами. Не зря Большой театр всегда был в красном, а Мариинский — в голубом. Мы яркие, а ребята в Мариинском более пастельные. Редко какая страна может гордиться тем, что в ней есть два таких великих театра. У меня очень хорошие отношения с артистами Мариинского театра, где я исполняла Гамзати в «Баядерке» и Одетту–Одиллию в «Лебедином озере». Вписаться в петербургскую традицию для меня очень легко.

Я по натуре создание темпераментное. Это нельзя спрятать. Другое дело — научиться этим темпераментом владеть в разных ситуациях, чтобы оставаться при этом искренней. Тогда получается здорово.

Когда у Большого театра была большая сцена, привязка к нему была очень сильная. Сейчас ее нет, и что–то потерялось. Cмена масштаба проходит болезненно. Но мы не выбираем время, в котором живем. Если ты не можешь на него повлиять, измени точку зрения. С другой стороны, сейчас есть возможность не замыкаться на одной точке. Можно расширить себя, куда–нибудь уехать, участвовать в других проектах.

А было такое, что и не отпускали, было, что на мои контракты отправляли других людей. Театр меня научил не планировать точно. Я довольно спонтанное существо, могу быть контролируемой, а могу — сумасшедшей, бесшабашной. Именно поэтому со мной сложно.

Я не экстравагантное существо. Я хорошая девочка, но с буйным нравом. Когда у меня плохое настроение, люди замечают, что я не улыбаюсь. Значит, они ждут от меня позитива. Я могу быть и простой, и необычной, могу совмещать все это с красотой — в хорошем смысле этого слова.

Жесткие богини

Девочкам, которые создают из балерин кумиров, я бы сказала: не надо. Мы обычные люди, подверженные всем страстям. Как греческие боги, которые абсолютно как люди — прекрасные, ужасные и человечные. Мы, балерины, не боги, но все–таки мы немножко другие. Мы скорее эльфы. С одной стороны, мы сказочные создания, с другой, если нас копнуть или задеть, — мы царапнем крылышками. Эта другая сторона профессии. Вообще балерины очень жесткие — сказывается и дисциплина, и то ощущение, когда надо добиться чего–то через не могу, через не хочу. Мы можем быть очень жесткими.

Мария Александрова, прима Большого театра

Прима Большого театра Мария Александрова: «Я создание темпераментное».

Фото: итар–тасс