Эдуард Лимонов: "Как класс буржуазия ужасна"

"Деловой Петербург": Эдуард Вениаминович, вы как оппонент существующей власти обрадовались, когда обвалился российский фондовый рынок?

Эдуард Лимонов: Кризис коснулся и меня тоже. Раньше я писал для одного из сайтов четыре статьи в месяц, теперь только две. Я должен был заключить договор на фильм по моей книжке. Поскольку кризис, это так и не решено. Висит в воздухе с октября. То есть я, как и все, теряю деньги. А как политик я — да, обрадовался, когда это началось. Я подумал: ну наконец–то! Кризис поможет нам, подтянем потуже пояса, ремешки, зато, наконец, единовластие будет ликвидировано, я надеюсь. Вот так я рассуждал.

"ДП": Может кризис оказать такое же взрывное действие, как во время Первой мировой войны, когда большевики желали поражения своему правительству?

Э.Л.: Видите, я себя отношу к числу политиков, которые считают постыдным сидеть и ждать, когда кризис принесет труп врага, пронесет его мимо. Я всегда спорил и с Каспаровым, и с другими лидерами "Национальной ассамблеи" и вообще оппозиции, которые проповедовали, что вот–вот скоро грянет буря, и это как бы освобождало их от необходимости самим что–то делать в политике.

Эдуард Лимонов

Я считаю, что политика должна осуществляться политическими организациями, это не дело населения. Население никогда не свергало режимы. Оно выходило на улицы, если новый строй нравился, а если не нравился, то, может быть, тоже выходило на улицы. Но непосредственную смену режима осуществляли политические организации.

"ДП": Вы всегда проповедовали левые идеи, и когда жили на Западе, и здесь. Сейчас пришло время для ренессанса левой идеи?

Э.Л.: На мой взгляд, совершенно точно, что правая идея сейчас неуместна. Это без всякого сомнения. Я тем более не понимаю наших российских либералов, которые объединились в политическую организацию под названием "Солидарность", в то время когда сам либеральный капитализм поставлен под сомнение. Возможно, это даже не кризис, а конец либерального капитализма.

Об этом говорят многие, от Джорджа Сороса до меньших чинов экономики. Неглупая Хакамада говорит своим единомышленникам бывшим: "Это не наше время". Одновременно мы имеем Ходорковского, который пишет о "левом повороте", и еще ряд менее известных различных экономистов, политиков, экспертов, которые в один голос кричат, что время левых идей пришло.

"ДП": Вы рассуждаете от противного: раз правым совсем нечего делать, значит, время левых.

Э.Л.: Да! Плюс, заметьте, правые стали выступать с левыми лозунгами. "Яблоко" уже сколько времени (безуспешно, конечно) пытается озвучивать эти лозунги. Удивительно, либералы выходят на митинги 1 мая, и националисты вроде тоже идут 1 мая. Они очнулись! Я ходил 1 мая с 1993 года, потом перестал, потому что это неуместно. Бороться надо ежедневно, а не по юбилейным датам. Либералы, наконец, дозрели, чтобы пойти. Еще чего доброго под красными знаменами пойдут!

Я думаю, что Немцов сколько там получил (на выборах в Сочи. — Ред.)? Четырнадцать, что ли, процентов? Это их лучший результат, больше они никогда не получат.

"ДП": Но может быть, это показательно только для нашей страны, с нашими традициями социализма. А если говорить в глобальном масштабе, то капитализм хоронить пока рано?

Э.Л.: Когда Ходорковский называет Обаму одним из доказательств левого поворота, я, конечно, не могу с ним согласиться, поскольку "операция Обама" — это очень умная американская внутренняя проблема. Они таким образом закончили свою гражданскую войну, которая более 100 лет назад, в 1860 году, началась.

"ДП": К слову об операциях. Есть мнение, что глобальный кризис — это заранее хорошо спланированная операция.

Э.Л.: Я не верю в теорию заговоров и считаю, что кризис (скорее это даже крах) — результат того, что система мировой экономики стала слишком усложненной. Если представить ее в виде кровеносной системы, как у человека, то все это слишком тесно переплелось и любая песчинка, попадая в самую слабую вену, закупоривает всю систему. Именно поэтому она, скорее всего, не будет существовать, эта система глобальной экономики. Она вынужденно будет модернизироваться и, возможно, предпочтение будет оказано национальным экономикам.

Как бы ни приятно и жирно было жить в этой паутине мировой экономики (ведь неплохо жили, даже в России жили неплохо), но, видимо, это все уже прошло. Увы.

"ДП": Выходит, что экономика станет более примитивной, а значит, всеобщего благосостояния, равенства и братства не удастся достигнуть?

Э.Л.: Морально они давно были недостижимы, а теперь еще и экономически. "Золотой миллиард", Европа и Америка, жили блестяще, все остальные, азиатские окраины, мрут как мухи или тараканы. Из 6 млрд только один жил нормально. Это аморально. Идея обанкротилась морально, а потом и экономически.

"ДП": Вы, как можно думать, не любите средний класс. Но его пестование провозглашено чуть ли не национальной идеей. Почему вы против?

Э.Л.: Видите, я не против того, чтобы люди хорошо жили, я как раз за. В этом смысле я как художник, artist, интеллектуал, безусловно, испытываю некоторое презрение к пошлости буржуазии, но это не я один. Еще Флобер называл буржуазию ужасным монстром. Как класс буржуазия ужасна, она своей пошлостью заражает все остальные классы. В этом смысле я против буржуазии, но за то, чтобы люди жили хорошо.

Почему нет? Просто не надо разделять ее предрассудки. Кстати, по–моему, России не светит прямо уж так образование среднего класса. Оно и раньше было очень медленное и ненадежное.

"ДП": Это совместимо — хорошо жить и не быть буржуазным?

Э.Л.: Ну, тут мы влезем в область морали целиком. Мне трудно сказать, совместимо ли это. Мне неприятна гордость этого класса, неприятно обожествление денег, неприятна та шкала ценностей, которая создана вокруг этого.

У нас высказывается множество олигархов, банкиров в том смысле, что, значит, если вы бедные, значит вы идиоты, люди третьего сорта. Я так не считаю, я тоже не богатый человек и думаю, что у меня достаточно талантов, если бы меня это интересовало, рубить деньги. Я в этом уверен, но для меня это не является целью. Я думаю, есть еще масса людей, которые думают так же. Мы не укладываемся в эту шкалу. Я хочу, чтобы люди, у которых есть деньги, знали свое место.

"ДП": Вы формулировали для себя национальную идею?

Э.Л.: Я выдвинул даже четыре национальные идеи в своей президентской программе, поскольку я имел наглость декларировать свои намерения быть кандидатом в президенты в 2012 году. Одна из идей — это перенос столицы из Москвы предположительно в Южную Сибирь, географически равноудаленное расстояние от наших западных границ до наших восточных границ, до Владивостока, потому что на сегодняшний день наша страна перекособочена, опасно перегружена на западный борт.

У нас столица находится в нескольких часах езды от границы. Это со всех сторон опасно — и в военном отношении, и в демографическом. Наше основное население сосредоточено в европейской митрополии, земли здесь истощенные, люди здесь истощенные. Посмотрите на деревни — просто страшно. Половина изб разрушенные. Никому в голову не пришло дать приказ администрации убрать, будет чище и лучше. Российская европейская часть производит впечатление опустошенной земли.

Нам надо перебираться туда, перетянуть все население туда. Если столица будет переведена в Сибирь, будет построена новая инфраструктура, новые шоссейные дороги, новые железные дороги, аэропорты, миллионы рабочих мест. Это очень неглупо. Не я один высказываю эту идею. Конечно, когда я ее высказываю, смотрят на это как на нечто экстравагантное. На самом деле ту же идею высказывал политик–либерал Рыжков. Время от времени я часто об этом слышу.

Из Новосибирска я получаю предложения заложить совершенно новый город. Чем не национальная идея? Это необходимо, иначе мы просто потеряем Дальний Восток, не в военном смысле, а просто его будут контролировать другие.

Экономически его будет контролировать Китай. Он уже все больше и больше его контролирует. Это очень серьезная вещь. Потеря Южного, Дальнего Востока, Приамурья будет для нас катастрофой, потому что там будущее России — и Байкал, и пресная вода. Это одна национальная идея.
Чего они выдумывают, пальцем в носу ковыряются, а что у нас строительство доступного жилья для людей не может быть национальной идеей? Кто у нас может позволить квартиру купить?

"ДП": Это как–то мелко для консолидации нации. Думаете, поверят такой идее?

Э.Л.: Поверят. Почему у нас невозможно строительство доступного жилья? Потому что строительные компании имеют сверхприбыли. Это можно прекратить очень легко. Любой руководитель региона должен сказать для этого "до свиданья" всем своим приятелям. Он должен сказать: "Ребята, время кончилось, мы срезаем у вас сверхприбыли".

А срезать там надо три четвертых, если не больше. Цены завышены, идиоту понятно. Тот, кто решит жилищную проблему, будет любим людьми. Его будут помнить в нескольких поколениях. Возможно, даже надо национализировать строительный бизнес, строительство жилья. Строительство дорог национализировать необязательно.

Это нужно сделать хотя бы на время. Когда я жил во Франции, к власти пришли социалисты, Жескар Дестен. Они национализировали этот бизнес. Ничего страшного. Потом опять приватизировали через 10 лет. Не боги горшки обжигают, не надо бояться этого.

"ДП": Вам принадлежит интересная идея о роли водки в становлении российской государственности. У вас есть алкогольная программа?

Э.Л.: Нет, нет. Это просто мои попытки понять, что происходит. У нас, действительно, популярна водка, а не вино, поэтому политический режим с самого начала сложился очень жесткий. У нас жесточайший климат, безусловно. Основу европейских экономик в средневековье и даже вплоть до XIX века составляло сельское хозяйство.

У нас только 4 месяца в году возможны полевые работы. Мы обречены с самого начала на нерентабельное сельскохозяйственное производство, его огромную себестоимость. Почему у нас родился жестокий крепостнический строй? Именно поэтому. Феодалы несправедливо делили получаемый продукт, держали крестьян в полуголодном состоянии, оставляли ему для работы на себя чуть ли не 20 дней в году. Наш политический строй — производная от нашего климата.

Нам нужен руководитель безумный, который засучит рукава и не начнет сидеть, меняя бесконечно один джип на другой, или по две пары часов на руке носить. Нужен новый, толковый, сумасшедший, который возьмется за такую работу, которую другой не стал бы делать.

"ДП": В России к некоторым вопросам относятся диаметрально противоположно, в отличие от Запада. Если Запад алкоголиков не любит, у нас это считается приемлемым. Со стукачеством наоборот. Сыновья Бернарда Медоффа настучали на отца, который хотел перед началом кризиса спасти для них пару миллиардов. А общество в целом от западного взгляда на вещи выигрывает. Может, в этом все дело?

Э.Л.: Я не сказал бы, что у нас все под одну колодку. Например, отношение к заключенным. Их выдают, презирают и одновременно жалеют. У нас все есть, нет одной морали. Есть несколько моралей. Стукач, конечно, плохо, но посмотрите на наших бабушек, которые традиционно сидят у подъезда и считают, сколько к девушке ходит людей ежедневно, а затем докладывают в милицию. У нас полно людей повсюду, которые звонят, сдают.

У нас нет морали, наша мораль случайна, основана больше на персоналиях. Отца сдавать не хорошо. Но могут и сдать. Как угодно. Я видел в детстве душераздирающую сцену, как убежал какой–то заключенный. Все бросились, стреляли, и он лежал на какой–то крыше. Его сдали (а я из окна смотрел). Чудовищная такая травля… человек… А я уже тогда думал: "Чего они его?" Убежал — его счастье. Пусть бежит. Я бы дал убежать.

"ДП": Хотелось про биороботов вас спросить. Это то, в чем вы глубоко убеждены сейчас, или это было сказано для красного словца?

Э.Л.: Я написал просто книгу, меня показалось, что это ересь, ересь, ересь. Я агностиков изучал и потом подумал или скорее меня озарило. Почему–то Бог везде добрый и имеет добрые намерения, а я подумал не может быть в природе, бездне хаоса, нет доброты, есть только необходимость.

И вот я и подумал, что человек — это биоробот. Не удивлюсь, если через многие годы окажется, что я прав. Существование Господа тоже не доказано. Безумного в моей теории ничего нет. Раньше люди спокойно об этих вещах рассуждали и думали, а сейчас стесняются.