Сумрачный германский гений

На спектаклях «Фауст. Часть I и «Крысы по Гауптману дух этот донесся со сцены Александринского театра абсолютно отчетливо. Дух воплотился в речь: сосредоточенно-членораздельную, с бархатистой поволокой, которая то ввинчивается ввысь, то обращается в жесть и вопль - но и тут остается превосходно артикулированной. В гетевской трагедии за спинами актеров тяжко проворачивается черный щелястый цилиндр, сожравший почти весь сценический объем. Из щелей пробивается свет - образ мировой тайны, которую Фауст никак не мог ухватить за хвост. В «Крысах мир сплющили по вертикали: чудовищные, ржавого цвета блоки - один над головами, другой под ногами, а между ними узенькое жизненное пространство, где ходят и мучаются люди. Дух воплотился в избранных режиссером трагических сюжетах. Катастрофа Фауста, без пяти минут сверхчеловека, оказалась в тальхаймеровской математике равна сумме катастроф, постигших мелких чердачных зверьков из Гауптмана. И тут и там истерика притязаний (на счастье ли, на смысл жизни, или еще на что-то столь же неуловимое) оборачиваются кровью и убийствами. Трагедией без просветления, без искупления, без катарсиса. «Глухо, Вселенная спит... - сказано у Маяковского в финале «Облака. И Маргарите у Тальхаймера никто с небес не кричит «Спасена!. В «Крысах даже на поклонах исполнителям разогнуться не дают - так и прощаются с нами - скрюченные, искривленные в своей щели. Однако каждый значителен. Мелкие зоологические объекты, ими сыгранные, даны почти что в масштабе гибнущих титанов с греческого фриза. Все укрупняет наполняющая сцену трагедия - древний жанр, которым сегодняшний Дойчес Театр владеет отлично. Театр Тальхаймера - это немецкий Ordnung, доведенный до градуса высокой эстетики. Разговор ведется на равных, строится на презумпции нашей способности понимать. Ни высокомерия, ни заискивания - сосредоточенность и отдача. Хотите - смотрите, а мы - мы работаем.