Горожанка о блеске и нищете

Не мыслю себя в другом городе. Петербург у меня под кожей, он течет по моим венам стройным кровотоком. Я вдыхаю его терпкий речной запах. Его осенняя горечь - словно приправа ткемали. Он всегда такой разный. Осенью - багряные аллеи садов, словно коридоры в иное измерение, зимой меня преследует вольное пушкинское: ".бег санок вдоль Невы широкой, девичьи лица ярче роз." Весной с замиранием сердца смотришь на то, как из деревянных "гробов" на божий свет появляются мраморные статуи Летнего сада. Летом же, во время белых ночей, пересекая сердцевину Петербурга пешком, я думаю, что в этом городе невозможно состариться.

Тридцать лет я живу в сталинском доме, который стоит на правительственной трассе - Московском проспекте. Одни его окна выходят на простор и далекий горизонт, другие упираются в глухую стену оборонного завода, за которым - рабочие районы. Узкие глухие улочки, придавленные к земле пятиэтажки, из которых по утрам несется запах цикория. Царство коммуналок, едкого мата, бельевых веревок во дворах по диагонали, кислых щей и подгорелых каш. Поразительная метаморфоза - парадная и изнаночная часть города, его блеск и нищета в десятке метров друг от друга. И тут же рядом - больница, кладбище, прокуратура, монастырь, словно насмешка над нами всеми: вот вам суд - человеческий и божий, лечебница и место последнего успокоения, а большего человеку и не надо.
В эпоху перемен утешаюсь образами города, которые оставили нам Пушкин и Блок, Набоков и Гоголь, Ахматова и Мандельштам. Они любили его особенной, спасительной любовью, настолько пронзительной и чистой, что в их произведениях он обрел абсолютно новую жизнь, почти вечную.
Кристина Французова-Януш, журналист