"Б.Г." стал звездой белых ночей

"Борис Годунов" этим летом вообще что-то больно популярен. Москвичи тоже не желают отставать, и на будущей неделе Большой театр России выезжает со своим спектаклем в Псков, где музыка Мусоргского будет звучать под стенами Святогорского монастыря. Обещана

<BR><BR>"Борис Годунов" этим летом вообще что-то больно популярен. Москвичи тоже не желают отставать, и на будущей неделе Большой театр России выезжает со своим спектаклем в Псков, где музыка Мусоргского будет звучать под стенами Святогорского монастыря. Обещана опять же и прямая трансляция -- для тех, кто не сможет отправиться в Пушкинские горы вослед столичным тенорам и басам. В этом хождении народной оперы в народ есть своя сермяжная правда. Не всякому удается попасть в лучшие театры страны, не у каждого хватит пороху прорваться сквозь кордоны Интуриста на спектакли и концерты фестиваля "Звезды белых ночей". А тут тебе преподносят искусство буквально на блюдечке с голубой каемочкой. Конечно, концертное исполнение не дает целостного представления о спектакле, но главное -- музыка -- не хуже, чем в театре. Оркестр маэстро Гергиева и на пленэре звучит восхитительно, хор и солисты тоже не теряют своего звездного уровня. Да и когда еще доведется услышать такие голоса, как у Василия Герелло, Михаила Кита или Евгения Акимова?!<BR>И все-таки жаль, что широкая публика познакомилась лишь с концертным вариантом новой постановки Мариинского театра. Дело не только в том, что свет рампы наконец-то увидела первая редакция оперы, забракованная 130 лет назад Дирекцией императорских театров. Работа постановщика спектакля Виктора Крамера и художника-постановщика Георгия Цыпина -- это тоже настоящее событие завершающегося фестиваля "Звезды белых ночей".<BR><BR><B>Чисто мужская история</B><BR>Ревнители традиции возмущены: "Что это за "Борис Годунов", если он идет всего 2 часа с небольшим? Куда подевались сцена у фонтана, Марина Мнишек, а вместе с нею и все поляки?!" Действительно, редакция 1869 года коренным образом отличается от той, к которой мы привыкли. Мусоргский сам создавал либретто на основе трагедии Пушкина и соответствующих страниц "Истории Государства Российского" Карамзина и сочинил чисто мужскую историю. Без мелодраматических линий, без второстепенных сюжетов. Первый вариант его оперы лишь вскользь касается фигуры Самозванца. Он целиком сосредоточен на трагедии царя, которому "шапка Мономаха" оказалась непосильной ношей.<BR>Понятно, что для музыкального руководителя постановки и дирижера Валерия Гергиева "аутентичная" партитура оказалась весьма привлекательной. В Мариинке вообще любят представлять балеты и оперы в том виде, в каком они создавались. Где-то приходится просто восстанавливать вымаранные страницы нотного текста, устранять купюры, где-то реабилитировать целые сюжетные пласты. С "Б. Г." было иначе: первая редакция, как справедливо замечают музыковеды, -- это совершенно другая опера. Она энергична, компактна, лишена оперного академизма, стереотипов XIX столетия, которые не только нам смешны, но и Мусоргскому казались дики. Сегодня эта музыка звучит, словно написана она была не полтора века назад, а совсем недавно. Так, в хрестоматийной сцене венчания Бориса на царство симфонический состав оркестра выдает чуть ли не джазовые синкопы.<BR>Драма царя Бориса -- это драма власти, лишающей человека индивидуальности, низводящей личность до функции. В спектакле эта мысль подчеркивается сценографическими метафорами. Эмблема власти монарха -- держава -- то похожа на луковку церкви, то на усеянное шипами навершие палицы. В финале она превращается в огромного паука, чей укус для Б. Г. становится смертельным. Держава -- это, собственно, и есть та самая "шапка Мономаха", которая тяжела для любого нормального человека.<BR>Таковым и играет царя Бориса Евгений Никитин. Его герой не злодей, не сверхчеловек. Он страстно желал власти, но, угодив на трон, понял, что в этой золотой клетке от тебя уже ничего не зависит. Все движется по заведенному распорядку, все обезличено до предела. Недаром бояре в спектакле похожи на кукол-истуканов, одинаковых, словно сошедшие с конвейера болванки. Серым кардиналом в этой истории становится князь Шуйский (Николай Гассиев), который исподволь руководит событиями, дергая за невидимые нити, словно опытный идеолог и кукловод.<BR><BR><B>От "Фарсов" к трагедии</B><BR>Трудно сказать, как Виктор Крамер попал в поле зрения художественного руководства Мариинки. Один из последних учеников Георгия Товстоногова, он почти сразу же после окончания Академии театрального искусства (класс режиссуры драмы) создал свой театр "Фарсы". Он был сподвижником Славы Полунина, участвовал в организации "Академии дураков", регулярно ставит городские массовые праздники. Сейчас режиссера прочат в постановщики церемонии 300-летия Петербурга. И все это -- без отрыва от "Фарсов", чьи спектакли любят не только в нашей стране. Год назад театр Виктора Крамера стал одним из главных открытий Эдинбургского "фринджа", программы для новичков престижнейшего международного театрального фестиваля.<BR>К музыкальной режиссуре приобщается человек, специализировавшийся в основном на невербальных жанрах. Быть может, Крамеру надоело "молчание ягнят"? Правда, после пантомимы режиссер ставил шекспировского "Гамлета" и "Село Степанчиково" Достоевского. Чем не разминка перед оперой Мусоргского? А еще раньше сочинил для Юрия Гальцева знаменитый "оперный" номер, где чтение партитуры переходит в хохот. Во всяком случае, на Мариинской сцене Виктор Крамер не спасовал. Выказал себя зрелым мастером, умеющим работать и с художниками (отдельных криков "браво!" здесь удостоился Глеб Фильштинский, ставший настоящим волшебником световой живописи), и с солистами, и с мимансом. "Б. Г." начинается, словно платоновский "Чевенгур", -- с копошащейся серой человеческой массы, затертой между двух дыб и освещенной лагерными прожекторами. На место людей в серых робах и ватниках придут золотые болванчики. У тех тоже клетки, только персональные. Как и у царя, чья участь ничуть не слаще судьбы народа, который -- по Пушкину -- "всегда к смятенью тайно склонен". С ударением на слове "тайно".<BR>В финале Б. Г. остается один. В последний путь его провожают лишь мальчики кровавые -- восемь пацанов в алых бархатных костюмчиках, олицетворяющих больную совесть царя. Эта метафора вроде бы чисто пушкинская, однако у какого правителя нет своих "мальчиков кровавых в глазах"?..