От моей немецкой квартиры до бывшего нацистского концлагеря в Дахау электричкой ехать час.
Я живу в Аугсбурге — 300–тысячный зеленый такой университетский городок, бывший текстильный центр. В минуте — старая красильная башня: с нее вывешивали на просушку рулоны ткани. Выглядело впечатляюще, так что идею длинных узких знамен быстро заграбастали нацисты, большие мастера наглядной агитации. Как выглядел восторженно зигующий Аугсбург, увешанный алыми полотнищами со свастиками в белом круге, можно увидеть в музее текстильной промышленности рядом с башней. В кинозале там хроника нон–стоп: сначала нацисты и красоты тоталитарного стиля, потом — порубленный в крупу бомбардировками город, потом — возвращение на руины тех, кто выжил.
Не уверен, что каждый немец знает дату вторжения Гитлера в СССР, но ни у одного немца нет шанса дожить до совершеннолетия и не быть ткнутым в прошлое: в Дахау, в Бухенвальд, в бесконечно повторяемую хронику (свастики, бомбежки, руины). Поднимаешься на верхотуру башни при ратуше, но, прежде чем глянешь на город со смотровой площадки, десять раз увидишь минувшее. Вот пышная Бавария при Гитлере. Вот уничтоженная Бавария. Это вбивают в голову с детства. Процесс денацификации, запущенный в ФРГ после войны, не прекращается и сегодня. Это не Гитлер–выродок пришел и устроил, это все немцы виновны, это все немцы признают, это все немцы в содеянном каются.
Может быть, поэтому про патриотизм я здесь не слышал ни разу. Слово der Patriotismus у немцев сомнительное: понятно, что не каждый патриот нацист, но каждый нацист был патриот. Другое следствие покаяния — деятельное искупление вины перед вчерашними жертвами. Выплаты денег, приглашение жить тем, кого уничтожали при Гитлере (советским евреям), или тем, кто пострадал при Сталине (советским немцам). Неважно, что переехавшие в Германию евреи первый раз синагоги здесь увидели, и неважно, что немцы–переселенцы, аусзидлеры, по–немецки еле говорили. Говорят, переселение стимулировал канцлер Гельмут Коль, чтобы увеличить число избирателей. Но и это неважно: важно, что жизнь в Германии чуть ли не 3 млн советских граждан и их потомков одобрили те, кто признал за собой историческую вину.
По этой причине немцы и сегодня стоят с плакатами "Willkommen in Deutschland!" там, где селятся беженцы из Сирии. Потому что беженцы из Сирии — жертвы тоталитаризма, а жертвам тоталитаризма нужно помогать. И своим идиотским (на взгляд бывшего советского человека) простодушием они вызывают раздражение у бывших советских людей. Те крутят пальцем у виска: че, Меркель совсем сдурела? Пускать в страну и сажать себе на шею дикарей, которые будут воровать, насиловать и грабить?!
Воспитавшиеся при социализме не проходили процесса, аналогичного денацификации, они не считают, что на них за прошлое есть вина. Если кто и был виноват, то Гитлер и, возможно, Сталин — и точка, и нечего ворошить. Бывшие советские люди в Германии начисто забыли, что, когда они сюда переезжали, их цивилизованность тоже сильно отличалась от местной.
К чему я про это про все 22 июня? К тому, что признание вины и покаяние оказываются более выигрышной исторической стратегией, чем отрицание вины и бесконечное смакование победы. Победитель не получает ничего, как заметил в свое время Хемингуэй. История, начавшаяся 22 июня 1941 года, завершилась де–юре поражением Гитлера и победой Сталина. А де–факто — поражением советских людей и победой немцев: сравните качество жизни. Может быть, потому, что в России мы так и не покаялись за то, что предшествовало 22 июня 1941–го: за годы террора, за массовые доносы, за массовые казни, включая истребление военной верхушки. Русские — не немцы: большинство живет, понятия не имея, где рядом с домом был чекистский застенок или в какие лагеря ссылали тех, кто после 22 июня попал в немецкий плен. Да и мемориалов на месте застенков и лагерей практически нет, и не добраться туда никакой электричкой.
