Дело принципа

ВРоссии каталонские волнения воспринимаются в первую очередь как тест на демократичность — причем занимаются тестированием зрителей в соцсетях как лоялисты, так и оппозиционеры. Одни предлагают быть последовательными, признав легитимность крымского референдума по аналогии с каталонским, другие тоже предлагают быть последовательными, выступив против политики испанских властей точно так же, как против политики Кремля.

Большая разница

Прямые аналогии в таких случаях уместны только при беглом взгляде — дело даже не в истории регионов и государств, а в различиях конкретного момента, в который в очередной раз решается их судьба. Многое зависит, например, от того, Киев или Москву наблюдатель представляет на месте Мадрида. Однако референдумов в Европе — или предпосылок для них — в последние годы действительно становится все больше.

Вообще, главная идея Евросоюза при его создании в том и заключалась: какая разница, где прописываться юридически, если мы все живем примерно одинаково и блага распределяются примерно поровну. И Каталония пользуется ровно этим соображением, так что, по сути, никаких возражений тут быть не может, кроме формальных. При общем согласии не принято вслух говорить о том, что в общем проекте "примерное" равенство обеспечивается зачастую за чужой счет, но стоило Каталонии заговорить о независимости, как стало ясно, что частные интересы все–таки выше общественных.

Дело, конечно, не только в выгоде, но и в принципе. Испания есть Испания, в конституции которой прописана ее единость и неделимость, на этом и стоят решения всех испанских судов. Конституция, однако, написана еще в 1978 году, а территориально–административное деление сложилось еще раньше. Подобные документы закрепляют традицию, а ее преодолеть не так–то просто, судьба общеевропейской конституции тому пример. Так что каталонский бунт духа означает главным образом моральную готовность к отказу от традиций и заявку на взлом системы. Это пугает консерваторов куда больше, чем потеря части налогов, — они считают, что в мире не может появляться ничего нового, тем более наций.

Современным каталонцам или шотландцам уже далеко не так важно, что когда–то Изабелла вышла замуж за Фердинанда, а Мария признала верховенство Елизаветы: тому уж пять веков, католики и протестанты давно перестали конфликтовать, и арабы на Пиренейском полуострове тоже уже не вызывают такого резкого отторжения. Но древние договоры, самые причины которых порой исчезли, по–прежнему считаются основой основ, потрясать которые непозволительно.

Мощное оружие

В России в эти же дни заключен под очередной арест оппозиционер Алексей Навальный — российские власти, борясь с ним, тоже имеют в виду защиту традиций. Разгул оппозиции — это мятеж; разве хотим мы, чтобы у нас было как в Киеве или Барселоне, чтобы полиция дралась с гражданами, спрашивает власть и сама же отвечает: нет, не хотим. Хотя ничего сверхъестественного Навальный не делает, для властей это, вероятно, дело принципа.

Сепаратизм, распад страны — главная угроза в картине мира официальной пропаганды, то, после чего всякая история просто прекращается, потому что наступает хаос гражданской войны. В современном нашем мире гражданская война вовсе не обязательна (это, кстати, во многом зависит от власти), да и победа оппозиции тоже не подразумевает распад сама по себе, но пропаганда обязана об этом умалчивать, ведь она стоит на защите традиции. Поэтому самое мощное ее оружие — подозрение того или иного политика в сдаче пядей родной земли.

Любой договор обязателен к исполнению до тех пор, пока большинство участников им довольны и признают его необходимость. Чем договор древнее, тем больнее с ним расставаться, но и надеяться на то, что какой–то договор окажется нерасторжимым вечно просто по факту существования, довольно глупо: соглашений о союзах и "вечном мире" европейские государи подписывали неисчислимое количество, и непременно настанет момент, когда для одного из участников не исполнение условий, а сам договор покажется просто ненужным.

В конце концов, если сами государства позволяют себе ломать традиции общества, например насаждая обществу мигрантов, то почему общество не может сделать то же самое, сломав государственную традицию. Можно ведь посмотреть на ситуацию и по–другому — как на призыв вернуться к еще более древней, дообъединительной традиции княжеств, только на этот раз не феодальных, а вполне демократических. В Каталонии все увидели, как из–под общеевропейской штукатурки явственно проступают средневековые фрески, и вдруг оказалось, что немалое количество людей не видят в этом ничего плохого, считая содержание важнее формы.