Уравнение со всеми неизвестными. Спектакль "В прошлом году в Мариенбаде" в Александринском театре

Автор фото: Анастасияя Брюханова
Автор фото: Анастасияя Брюханова

 

Новая сцена Александринского театра наконец–то приняла в свои стены Дмитрия Волкострелова — едва ли не самого спорного петербургского режиссера наших дней. Спорного — в прямом смысле слова: каждый его опус вызывает столкновение полярных мнений, к режиссеру испытывают либо пиетет, либо отвращение, без средних частот и значений. Недавно поставив в ТЮЗе уже третий спектакль, в котором смешаны "Розенкранц и Гильденстерн мертвы" Тома Стоппарда, легендарный пятимесячный шахматный турнир Карпова — Каспарова и отрывной календарь 1984–1985 годов, Волкострелов занялся экспериментом над артистами Александринского театра. Вместе с ними он переводит на театральный (посттеатральный?) язык один из самых красивых и загадочных фильмов в истории кино — "В прошлом году в Мариенбаде" Алена Рене по сценарию Алена Роба–Грийе (1961 год). 25 и 26 апреля мы увидим, что останется на сцене от сюрреалистического замка, в котором люди отбрасывают тени, а скульптуры и деревья — нет. Мы вряд ли поймем, что же случилось между женщиной и двумя мужчинами, чьи взаимоотношения смутны и опасны, как во сне. Зато мы наверняка больше узнаем о самих себе.
Так уж построены спектакли Дмитрия Волкострелова: это всегда эксперимент над зрителем, которому предоставляется свобода выбора. Не просто смотреть до последнего или хлопнуть дверью и уйти (как это было, например, в "Любовной истории" Хайнера Мюллера в театре "Приют комедианта"), а что чувствовать, что думать и думать ли вообще об увиденном и пережитом. В отсутствие привычных театральных координат вроде сюжета, места и времени действия или действия как такового гипертрофированная свобода интерпретации становится главным условием эксперимента и его результатом. У каждого — своим.
Идеальным тренингом перед премьерой "В прошлом году в Мариенбаде" стал премьерный же показ опуса собственной микротруппы Волкострелова, театра рost "Я сижу в комнате". Классическое произведение американского композитора–авангардиста Эдвина Люсье — нечто среднее между перформансом и физическим опытом. Простой текст (собственно, описание опыта) переведен на русский и разбит на 32 фрагмента, по числу слушателей. Каждый зачитывает свой фрагмент в микрофон, заботливо поднесенный Аленой Старостиной, тем временем Иван Николаев записывает декламацию, вырезая паузы. Получившийся саундтрек он проигрывает, записывая звук с колонок с теми искажениями, которые получаются при трансляции. Потом проигрывает эту запись, перезаписывая ее уже с новыми искажениями. Потом снова и снова то же самое — до бесконечности. Зрителям остается лишь наблюдать, как звуки их собственных голосов выравниваются до неразличимости, сливаются в некую песнь с отчетливой мелодией, затем распадаются на обертоны и биения, развоплощаются до неясного механического воя и хрипа, какой демонстрируют "британские ученые", переводя гравитационные волны в звуковые колебания. Наконец, эта гармония сфер стихает вместе с блуждающей подсветкой зала и робкими попытками поаплодировать исполнителям.
Зрители включают фонарики и отправляются восвояси в полной темноте. Иные, впрочем, совсем не торопятся покидать поле действия. О чем они думают? О том, как из речи рождается музыка, о физических приключениях звука, о всесильной энтропии, космогонии Боэция? Или о том, что звук — это грустная история, потому что он покидает тело, чтобы краткий миг быть отдельно и исчезнуть навсегда, как сказал сам Дмитрий Волкострелов в одном недавнем интервью?
Вариантов интерпретации опыта сидения в комнате — великое множество, и ни один не навязан авторами безличного, внеэмоционального действа, который и спектаклем–то не назовешь. Тот же результат достигается "Лекцией о ничто" Джона Кейджа, которую, кстати, театр post покажет в галерее Anna Nova внахлест с премьерой в Александринке, 26–27 апреля. Того же обескураживающего и обезоруживающего эффекта, в идеале, следует ожидать от уравнения со всеми неизвестными под названием "В прошлом году в Мариенбаде". У зрителя есть выбор — это уравнение можно, к примеру, просто не решать. У артистов Александринки выбора нет: им, вне зависимости от расписанных ролей, предстоит играть экспериментаторов, в зоне ответственности которых не катарсис, а всего лишь объективность — разумеется, недостижимая ни в условиях театра, ни вообще.