Замечательный зал, который любят все

Юрий Хатуевич, вы много гастролируете по всему миру. От русского оркестра из Петербурга ждут по–прежнему только русскую музыку?

— К сожалению, да, и импресарио, и публика настроены на то, что русский оркестр приедет играть русскую или советскую музыку. Немножко жаль, потому что создается впечатление, будто мы ничего другого не можем играть.

Но русскую музыку от вас хотят услышать, вероятно, неспроста, а потому, что никто другой не сыграет ее так, как вы.

Я…

Признаюсь, что сохранять становится все сложнее.

Мир становится маленьким, все оркестры, даже очень хорошие, играют одинаково. А важно, чтобы у оркестра был свой профиль, стиль, отношение к звучанию. Я надеюсь, что нам эту традицию удается сохранять.

Эта традиция сохраняется благодаря вам?

— Нет, я бы не сказал, что это идет только от дирижера.

Традиция необъяснимым образом передается новым молодым музыкантам, которые приходят в оркестр, перенимая ее от музыкантов старших поколений. Это теплота звучания струнных, да и духовики стараются не подкачать.

Вы переиграли громадный пласт музыки разных веков. Что еще не сыграли и думаете исполнить?

— Много такой музыки. Женю Кисина как–то спросили в интервью, почему он не играет современную музыку, он ответил, что столько прекрасной классики он еще не успел сыграть. Я придерживаюсь этого же мнения.

Вы приглашаете в свои концерты и молодых солистов, и зрелых мастеров. Не так давно выступали в знаменитом театре Сан–Карло Неаполе вместе с прославленной пианисткой Мартой Аргерих. Что отличает игру молодых и немолодых музыкантов?

— Сегодня немало хороших молодых музыкантов, лауреатов разных конкурсов, но многим из них почему–то нравится играть как на стадионе — кто быстрее. Потому что, наверное, особо и сказать пока еще нечего. Исполнители становятся настоящими после определенного возраста, когда они научаются зрело высказываться и по–музыкантски, и по–человечески.

С Мартой выступать всегда удовольствие, потому что она одна из самых больших явлений нашего времени. В Россию она когда–то приезжала, но так получилось, что во время ее выступления здесь у нее скончалась мать, и с тех пор она не ездит в нашу страну. У нее в игре есть все, что есть у всякого великого музыканта, — и душа, и техника.

Знаете, чем отличается большой музыкант от не очень большого музыканта? Тем, что для небольшого музыканта технология стоит впереди, а для большого технология — это лишь способ высказаться.

Скоро вам предстоит выступить в Большом зале филармонии с австрийским пианистом Рудольфом Бухбиндером.

— Он из тех, кто знает, зачем выходит на сцену. Старшее поколение музыкантов, к которому принадлежит Рудольф, играет музыку, смысл.

Кто из музыкантов в последнее время произвел на вас самое сильное впечатление?

— Если совсем откровенно, то на сегодня сильные впечатления закончились. Потому что молодые играют очень быстро, бессмысленно, а стариков, занимающихся музыкой, осталось мало.

Как вы рассматриваете неуклонное завоевывание мировой сцены азиатами?

— Они всегда берут количеством. Знаете, сколько молодых людей в Китае играет на рояле? Боюсь быть неточным, но это около 50 млн. Китайцы строят замечательные концертные залы, в каждом — потрясающие инструменты. Так что они обгонят скоро всю Европу. И хорошо.

А Россия как движется в направлении строительства новых концертных залов?

— Довольно слабо. Строят больше церквей и мечетей, чем концертных залов. Как музыканту мне бы хотелось, чтобы больше было все же концертных залов.

Вам не хочется построить свой новый зал в Петербурге?

— Мне достаточно самого замечательного зала в мире, который любят все. Давид Федорович Ойстрах говорил, что "это единственный зал, где я волнуюсь". Большой зал филармонии, как сказали бы верующие, намолен. И это не просто слова, это очень важно. В ненамоленный зал приходят как на работу. А вот в такой зал, я думаю, большинство музыкантов приходят служить.

Что вы думаете о новом поколении дирижеров, так или иначе идущих на смену?

— Конечно, новые дирижеры нужны, но если талантливые, то и без педагогов пробьются. Молодежь рвется, но настоящими дирижерами все равно становятся после пятидесяти. До этого они в принципе махальщики.

Если говорить о нашей консерватории, то там сегодня, наверное, вообще довольно сложно работать. Когда мы учились, был оркестр, на котором мы учились. Была нормальная оперная студия, где мы, студенты, дирижировали оперы. Мы учились не теоретически, а практически. Сейчас этого нет, поэтому научить кого–то по–настоящему очень сложно без хорошего оркестра.

В Петербургской консерватории очень не хватает вас.

— Это кто вам сказал?!

— Ага, понятно.

Несколько лет назад ваш мастер–класс собрал там аншлаг.

— Видите ли, я вообще не очень люблю преподавать. Дирижирование в принципе простое дело, чисто технологическое. И когда это простое не получается так явно, меня это очень раздражает: ну как же так, ведь все просто!

Как вы чувствуете себя в крайне неспокойном современном мире?

— Как наблюдатель. Я наблюдаю одичание людей, которые отвыкли читать.

Что вы сами сейчас читаете?

— Я всегда читаю несколько книг сразу.

Прочел очень хорошие книги Даниила Гранина о войне, читаю мемуарную прозу великого художника Эдуарда Кочергина, которого считаю большим поэтом.

А вы не собираетесь что–нибудь написать?

— Слава богу, нет. Это почти принципиально. Я из тех людей, которые не думают, что прожили поразительно и интересно для всего человечества. Хотя мне, конечно, есть что рассказать, я встречался с самыми поразительными людьми. Но — нет, не буду.

Вы любите мечтать?

— Человек мечтает, пока не умрет. Без мечты его можно считать умершим при жизни. Есть у меня мечта, но это не важно, это личное.

Дмитрий Олегович, какие совместные проекты с Петербургской филармонией запланированы на 2017 год?

— Мы сотрудничаем четвертый год, и у нас сложился определенный "распорядок". "Ленспецстрой" является генеральным спонсором зимнего фестиваля "Площадь Искусств" — последние годы вместе с Фондом Тимченко. Весной мы обычно поддерживаем большой концерт какой–то звезды, а летом — фестиваль "Музыкальная коллекция", точнее его закрытие, которое является и закрытием сезона. И в этом году все будет точно так же.

Вам самому часто удается посещать концерты?

— Мы посетили практически все концерты фестиваля "Площадь Искусств" в декабре, были в филармонии в феврале. А вообще мы ходим туда семьей раз в месяц точно. Вообще, в городе есть три места, куда стоит ходить: Мариинский театр, Михайловский и филармония.

Репертуар филармонии стал значительно шире в последнее время: там и джаз, и балетные постановки, и литературные вечера проходят. Как вы к этому относитесь?

— Балетные вечера — это традиция 1960–х годов, которая возникла при Мравинском и возобновилась осенью прошлого года, когда в филармонии прошел творческий вечер Юлии Махалиной. Сцена там, конечно, не для балета, но все выглядит очень даже к месту.

На литературные вечера я не хожу, мне не нравится сама эта идея. Для меня литературный вечер может быть в одной только форме хорошо поставленного спектакля на сцене драматического театра. Второй вариант — это дома, под лампочкой, когда никто не мешает читать книгу.

Собственно, и джаз на сцене филармонии — вещь достаточно спорная. Каждому месту — свое. Вот представьте: на сцене Мариинского театра появится группа "Ленинград". Хотя однажды я видел подобное — в Михайловском театре. На закрытие сезона Владимир Кехман сделал труппе подарок — пригласил как раз "Ленинград". Это было нечто, у меня даже сохранилась запись, как артисты балета отплясывают под песни Шнурова, а высокопоставленные чиновники ему подпевают. Но это нормально — отдыхать тоже надо.

Есть ли смысл классическим постановкам становиться современнее?

— Тут я согласен с Юрием Хатуевичем, что это совершенно недопустимо. Либо ставьте так, как написал автор, либо пишите собственную оперу. Хочешь Евгения Онегина в джинсах — напиши музыку и либретто, и будет тебе счастье. Может меняться сценография, набор декораций, они могут становиться более динамичными, но суть должна оставаться той же.

И если в опере экспериментировать еще хоть как–то можно — оригинальный текст сглаживает вопросы времени и места, то в балете это совершенно недопустимо, там замена костюмов может полностью менять смысл произведения, как в "Золушке" в Мариинском. Но такие примеры, особенно с операми, есть, и не только у нас. Например, в берлинской опере, в Ла Монне в Брюсселе….

А с кого из мировых коллективов стоит брать пример?

— С кем сотрудничать надо в моем понимании? С берлинской Дойче Опер — однозначно. Там безупречный набор голосов, безупречные постановки, безупречное звучание оркестра, безупречная сценография. Немецкая точность, возведенная в абсолют. Если говорить о красоте постановок, то это Метрополитен–опера. Там сохраняют декорации того же Дзеффирелли, "Богема" поставлена у них бесподобно. В Париже Опера Гарнье — это второй или первый балет мира, ведь сложно сейчас судить, кто сильнее — Григорович или Нуриев. Венская опера — это вообще кроме Большого, Мариинского и Михайловского театров единственное место, где сохранился репертуарный театр, а не ставится 10 дней подряд одно и то же. У лондонского Ковент–Гарден большая история и громкое имя, но славятся там постановки Дзеффирелли и фон Караяна. Там нет традиций классического оперного искусства, да и балетного тем более.

Вы бываете на выступлениях наших артистов за рубежом?

— Не очень часто. Хворостовского несколько раз слушал в Венской опере, Нетребко в Дойче Опер слушал, но мы специально для этого и ехали. С Михайловским театром на гастролях был в Нью–Йорке, на балете Эйфмана в Берлине. А так — нет, не часто, еще не всегда можно купить билеты на наших звезд — разлетаются влет. Плюс там совсем другой ценовой диапазон, если билеты на Бориса Березовского у нас стоят примерно 5 тыс. рублей за билет, то на Западе — в 2–4 раза дороже. Для нас это дорого, а для них это $100, очень дешево для этого представления.

То есть Мариинский театр — $100, а Опера Гарнье — это минимум 250 евро. Если Ла Скала — 350–450, Венская опера — от 200. Естественно, я не говорю о так называемой социалке.

Как западный зритель принимает российских артистов?

— Очень хорошо. Наши артисты ничем не хуже западных, а некоторые даже и лучше. Это очевидно, ведь приглашают–то только лучших из русских исполнителей. Западные зрители очень толерантно относятся к России, с большим уважением и почтением.

Чем отличается европейский зритель от российского?

— Каков национальный характер, таков и зритель. Например, итальянский зритель мало чем от российского отличается: точно так же браво кричат, ликуют и цветы дарят любимым артистам. Среди немецких зрителей много молодежи, не всегда хорошо воспитанной. Они цветы не дарят, в джинсах в театр ходят.

В Венской опере, наоборот, в основном седовласые люди 65–70 лет. Зрителей среднего возраста там не больше 20%, молодежи и студентов практически нет, а если есть — значит, он из России или бывшего советского пространства. В Париже есть Опера Бастилия — это нечто подобное большому стадиону, там тоже все в джинсах, но при этом постановки очень хороши, а есть — Опера Гарнье, там уже и цветы, и старый этикет.

Или вот в Дании, например, хотя опера и не показывает ничего выдающегося, зато все при бабочках — даже в галстуке чувствуешь себя не по себе.

Юрий Темирканов часто ездит на гастроли…

— Он дает 80 концертов в год, это огромная нагрузка. Однако у нас в городе, к сожалению, забывают, что Юрий Хатуевич — это суперзвезда мировой величины. Кто лучше: Караян или Темирканов? Никто не ответит на этот вопрос.

Вообще, у нас в городе три дирижера, которые входят в первую десятку на мировом уровне: Юрий Темирканов, Марис Янсонс и Валерий Гергиев. Если в мире таких звезд всего десяток, а три из них — в одном городе, то, наверное, нам повезло. И среди этих звезд Темирканов — звезда номер один. И каждый его концерт должен быть событием. Но когда живешь рядом — то думаешь, что всегда можно сходить. Когда вы последний раз были в Эрмитаже? Я — давно, когда кто–то из знакомых приезжал, за компанию.

Потому что Эрмитаж — вот он, никуда не денется. Так и с концертами Темирканова. На них билеты нужно покупать заранее, так как в последний момент не купить…