Без разговоров

Мемориальную доску в память о Карле Маннергейме увезли в музей. Власть отступила перед угрозой дискуссии, в которой нужно было бы объяснять слишком многое.

Итак, финалом четырехмесячного скандала с памятной доской Карлу Маннергейму стала эвакуация — Российское военно–историческое общество (ВРИО) объявило о том, что мемориальный знак перевезен в музей Первой мировой войны, где и будет находиться в качестве экспоната. С некоторой обидой в голосе РВИО заметило, что неоднозначная фигура Карла Маннергейма — предмет изучения и повод для дискуссий, при этом противозаконные действия — вовсе не метод этой дискуссии.

Шаг в сторону

Это был шаг в сторону примирения с прошлым, говорят в РВИО. А современники, стало быть, не оценили. Активисты радикальных организаций, в первую очередь "Другой России", обливали доску краской и химикатами, стреляли в нее и рубили топором. Не столь радикальные активисты непрестанно возмущались в Интернете.
Жаль, что нам раньше не рассказали, что это был, оказывается, шаг в сторону примирения. Борьбу с доской сложно назвать противостоянием, потому что непонятно, чему и кому противостояли активисты. Организаторы подготовили открытие доски, ни с кем не посоветовавшись, сделали это, по сути, явочным порядком и никак свою позицию не комментировали, не возражали, предпочитая делать вид, что доска появилась как–то сама по себе, никто за нее не отвечает, а Сергея Иванова, Владимира Мединского и Владимира Чурова на открытие случайно ветром занесло. По большому счету только сейчас мы узнали, что к доске причастно РВИО. Те, кто сейчас признает, что фигура Маннергейма — повод для дискуссий, тогда действовали так, как будто никакой дискуссии нет и быть не может.
Вероятно, инициаторы установки не предполагали такой реакции. Ведь петербуржцы массово ездят в Финляндию. К тому же открывал памятный знак сам глава администрации президента вместе с самим министром культуры.
Но это не был шаг к примирению — это была культовая акция поклонников маршала, позже замаскированная под "шаг к примирению". Примирению, даже попытке его, должна предшествовать хоть какая–то общественная дискуссия.

Российский генерал

Доска посвящалась Густаву Карловичу — российскому офицеру, а не Карлу Густаву Эмилю — финскому фельдмаршалу. Герметичный культ Маннергейма именно как генерала Российской империи, не присягнувшего большевикам и оставшегося носителем духа императорской армии, действительно существует, например, среди приверженцев Белого движения. Проверить не представилось возможности, но гвоздики в день рождения маршала под доской точно бы появлялись. Противники доски настаивали на том, что определяющей главой жизни маршала следует считать его участие в блокаде Ленинграда с севера.
У Маннергейма есть и еще одна ипостась, вслух не проговариваемая (Зимнюю войну еще Твардовский называл незнаменитой), но, вероятно, на самом деле главная — это был единственный человек, которому удалось дать Сталину по зубам. И остаться — в глазах Сталина — достойным уважаемым противником. С этой точки зрения памятная доска символически и наглядно являла противостояние не только царской России и советской, но и советского — современному представлению о советском. Противостояние для официальной пропаганды кровоточащее, ломающее концепцию плавного и безболезненного перетекания одного исторического периода в другой, вызывающее постоянные неприятные вопросы. Если блокада, если Маннергейм — враг, почему вы никогда не говорили об этом прямо, почему возмущаетесь эстонским Бронзовым солдатом, но не финскими памятниками Маннергейму? Слишком много вопросов для одного бедного Мединского.
Наслоение подтекстов и умолчаний настойчиво прорывалось с обратной стороны доски. Но никем не обсуждалось и не разъяснялось. Это привело к подозрениям в желании что–то скрыть и показать кому–то фигу в кармане и, как следствие, к реакции отторжения.

С глаз долой

Сейчас очень просто заявить, что Петербург не принял Маннергейма, хотя небольшой музей его памяти давно в городе существует и никаких претензий не вызывает, и что неравнодушные активисты превозмогли чиновничий произвол; но общественное давление в России практически никогда не приводит к отмене уже сделанных решений. Безмятежно стоит мост Ахмата Кадырова, появившийся в те же дни, что и маннергеймова доска, в Орле только что открыли памятник Ивану Грозному, а на Большой Зелениной улице скоро повесят табличку в память Александра Колчака — тоже не сильно однозначных деятелей. Власть собственную позицию, которая и была–то пугливой, пересмотрела сама, спасовав перед настоящей дискуссией, которая грозила вот–вот начаться, неизбежно переводя разговор с Маннергейма на Сталина, причины Зимней войны и далее по тексту. Такой дискуссии она все–таки не выдержит, и закрыть портал, спрятать доску — надежней, да и тише.