Колумнист dp.ru Дмитрий Прокофьев - о неотвратимости, о том, почему в России так часто падают самолеты и о том, почему качество системы проверяется не катастрофами и ошибками, а реакцией на катастрофы и ошибки.
Вы не поверите, но в целом самолеты становятся безопаснее: по данным Aviation Safety Network, с начала ХХI века шансы погибнуть в авиакатастрофе для пассажира коммерческой авиалинии снизились примерно вдвое. Правда, Россия в эту тенденцию не вписывается.
Официальной статистики по числу погибших на душу населения (или на число пассажиров, или на число вылетов) в нашей стране нет, но зато есть опубликованные данные по числу крушений рейсовых самолетов на 1 млн вылетов за 2011 год (крушением считается авария, после которой самолет нельзя восстановить). Здесь мы мировые лидеры. Для России и стран СНГ коэффициент крушений составляет 8,19 на 1 млн вылетов, для африканских стран — 6,17, в Северной Америке, с ее колоссальной интенсивностью авиаперевозок, — 1,33.
Однако с 2006 года уровень авиабезопасности в России повышался, и в 2009 году на рейсовых самолетах не погиб ни один человек. Но с 2010–го ситуация стала меняться. Самой большой катастрофой в тот год стало падение под Смоленском "Ту–154", на борту которого погиб президент Польши Лех Качиньский. А в 2011 году в авиакатастрофах в России погибли 119 человек. И если 2012 год стал самым безопасным за всю историю полетов в мире, то в российской авиации катастрофы унесли 93 жизни, включая жертв крушения SuperJet 100 в Индонезии. И вот теперь на исходе 2013 года — катастрофа в Казани.
Почему самолеты все–таки падают? Являются ли авиационные происшествия следствием чудовищного, но случайного стечения обстоятельств или в виде катастроф мы имеем перед собой звенья какой–то длинной цепи, детали организованной системы? Действительно ли, как говаривал сталинский нарком Лазарь Каганович, "у каждой аварии есть фамилия, имя и отчество"? Или каждый раз, поднимаясь на борт самолета, мы просто играем в русскую рулетку с судьбой?
У мудрого философа Станислава Лема есть пронзительный рассказ "Ананке", смысл названия которого на русском языке можно передать как "неотвратимость". Светлое будущее, двадцать какой–то век, человечество уверенно осваивает Солнечную систему, между планетами налажено регулярное сообщение. На Марсе построены космопорты, обитаемые станции, и вот с Земли на Марс прибывает самый новый, самый надежный, самый лучший космический корабль, укомплектованный отборным экипажем и оборудованный самым мощным компьютером. По отработанной сотни раз процедуре идет посадка, громада космического корабля плавно опускается вниз, и вдруг "…колонна зеленого пламени из кормовых дюз задрожала как–то не так". К ужасу всех наблюдателей, бортовой компьютер, управляющий посадкой, осуществляет нелепый, бессмысленный, запрещенный всеми программами маневр, в результате которого ракета теряет остойчивость. И спасения нет. Единственный шанс избежать катастрофы — и компьютер этот шанс знает — включить двигатели на полную мощность, преодолеть марсианское притяжение, уйти на орбиту и попытаться осуществить посадку снова. Но в этом случае чудовищная перегрузка убьет экипаж так же верно, как и падение с пятикилометровой высоты. И компьютер сражается с вышедшей из повиновения ракетой, пытаясь спасти доверившихся технике людей, до той секунды, пока на месте падения не "…взвилась туча высотой с десятиэтажный дом".
Расследование причин катастрофы приводит к ужасающему выводу. Когда–то давно на Земле человек, отвечавший за "обучение" компьютера — электронного космоплавателя, допустил трагическую оплошность, руководствуясь при этом самыми благими намерениями. В заботе о безопасности он заставил машину выполнять во время полета множество контрольных процедур, буквально принудил компьютер ежесекундно отчитываться за каждый шаг, и настала минута, когда электронный мозг захлебнулся лавиной информации, которую он постоянно запрашивал, и "…перестал быть устройством реального времени, потому что тонул в миражах".
Значит, все–таки система, значит, все–таки "фамилия–имя–отчество"? Не так все просто. Качество системы проверяется не катастрофами и ошибками, а реакцией на катастрофы и ошибки. Если мы действительно хотим сохранить человеческие жизни, то разумным шагом могло бы стать создание системы стимулов, объективно поощряющей тех, кто заботится о действительной безопасности, в основе которой лежит профессионализм и чувство ответственности, а не о выполнении ритуальных бюрократических действий.
