Обозреватель dp.ru - о "Летучем голландце" в Михайловском театре
Вопере Вагнера второй акт начинается с хора норвежских девчат, распевающих, как им весело прясть. В спектакле Василия Бархатова пряхи сделались дамами, нежащимися в шезлонгах на морском бережку, все в модных летних нарядах от Christian Dior (художник по костюмам Мария Данилова) и темных очках — они дружно подтягивают популярной мелодии, раздающейся из пленочных магнитофонов. Потому что на дворе то ли 1957–й, то ли 1964–й или около того, важно, что с 7–летним интервалом. Ибо раз в 7 лет с борта корабля–призрака на землю сходит Летучий голландец — проклятый дьяволом капитан, который может обрести вожделенную смерть на дьявольских же условиях: его должна полюбить женщина, причем навсегда.
Время сжато в спираль. 7 лет назад (14? 21?) Голландец не плавал ни на каком корабле, а снимался в фильме–опере. Художник Николай Симонов выстроил три куба на сваях, один из них — павильон киностудии: мы видим оператора, режиссера, осветителей и прочий люд на съемочной площадке, где Голландец поет знаменитый монолог Die Frist ist um. Одновременно Сента, дочь моряка Даланда, с детства влюбленная в портрет загадочного незнакомца, который Голландцем и окажется (это по Вагнеру), в другом кубе, представляющем собой кинотеатр, смотрит тот самый фильм — и влюбляется в экранный персонаж. В третьем кубе тетенька в красном милуется с каким–то мужиком, входит Голландец и всех мочит. Этого, впрочем, сразу не понять, а только ретроспективно — в конце сцена повторяется троекратно: герой по мосткам путешествует из куба в куб, убивая предыдущих кандидаток в жены, не сохранивших верность.
В интервью в буклете режиссер сообщает: "На глазах у зрителя реальность уступает место миру, преображенному любовью". Своевременное предуведомление: ведь это реальность подлежит законам логики и здравого смысла, зато в преображенном мире правит режиссерский произвол. Голландец, покончив со съемками, спускается с чемоданом из своего куба на набережную, встречает Даланда и просит у него руки Сенты. Он не стареет, если он бессмертный герой легенды. А если он актер, снимавшийся черт знает когда (кратно семи), почему время над ним не властно? Допустим, все это могло бы происходить в воспаленном мозгу девушки, театр и такое позволяет показать, но в таком случае фантомность надо как–то обозначить в сценическом тексте. Впрочем, режиссура может строиться по правилам не логическим, а поэтическим, ассоциативным, и тогда происходящее убедительно настолько, насколько сценическому тексту удается стать поэзией. Однако здесь–то мы видим вполне бытовую, вещественную, прозаическую среду. Распространенная режиссерская стратегия: изобрести концепцию и навязать ее произведению, а что поперек — тем хуже для произведения.
Хотя кое–что все–таки убеждает. Например, в третьем акте местные жители празднуют помолвку Голландца и Сенты, зовут экипаж адского корабля присоединиться к пирушке. В спектакле призывы обращены к героям, которые сидят, не могучи оторвать взгляда друг от друга, от наконец настигшей их взаимной судьбы. Сента у Амик Григорян вообще вышла человечески внятной: девчонка, бросившая тьму низких истин (в частности, любовь простака–охотника Эрика) ради возвышающего обмана. И Йоханнес фон Дуйсбург в заглавной партии завораживал своей картинной страхолюдностью. Увы, претензий к вокалу можно было предъявить больше, чем к актерству. Зато порадовала дельная работа дирижера Василия Петренко — театр доказал, что с музыкальной стороны Вагнер ему по силам.
