Мистерия и катастрофа

Валерий Гергиев пригласил для исполнения вагнеровской мистерии вокалистов, каждый из которых по отдельности в состоянии собрать полный зал в любой точке планеты. Сквозь насыщенную оркестровую ткань вели свои вокальные линии, не соперничая и не меряясь славой, равновеликие: Рене Папе -- легкий, богатый интонациями, щедрый на нюансы бас; Гари Леман -- естественный, сильный, без приторности яркий тенор; Виолетта Урмана -- терпкое и мощное драматическое сопрано; Евгений Никитин -- ровный, глубокий, сбалансированный бас-баритон.

Слушатели, подавленные масштабом события, с какого-то момента переставали понимать, кто они и где находятся, и даже, кажется, забывали дышать. Завораживало сосуществование нескольких субстанций в едином объеме концертного зала. Музыка Вагнера, пренебрегающая временем, живущая по собственным законам и равнодушная ко всему, кроме себя самой; иррационализм средневековых легенд, где сквозь грезы о несбыточном прорывается страх перед простой человеческой жизнью; христианские догмы и символы, затканные мистическим флером. И здесь же: плотная рассадка музыкантов, нескромный блеск медный духовых, белые галстуки, потные затылки, сползающие бретельки вечерних платьев, многолюдный монолит хора, оккупировавший балкон… Пластиковые бутылки с водой в крупных руках вокалистов, опустивших глаза в ожидании своей очереди, неуместные мысли о том, что уходит последняя электричка на Тосно… Что испытывали слушатели в этот вечер, кроме простительного тщеславия, что они «допущены» и «приобщены»? Кроме тревоги, что электричка все-таки ушла? В этом перенаселенном пространстве, где концентрация смыслов и энергий подходила к пределу, за который человеческое сознание не может перешагнуть? Может быть, уберегаясь от мощных внешних сил и влияний, слушатели смотрели вглубь самих себя? Если это так, то в этот вечер они узнали о самих себе столько, как никогда в прежней жизни.

Избыточно многозвучный Гектор Берлиоз, творческий соперник Вагнера, тоже добавил сильный акцент в гергиевский фестиваль. В течение двух вечеров звучали его «Троянцы» -- оперная дилогия по мотивам «Энеиды». Эту легендарную и редко исполняемую вещь готовили несколько лет, но груз ожиданий оказался слишком тяжелым. Зал был скорее подавлен оркестровой мощью, чем погружен в нее. Излишний пафос и мелодическая рыхлость особенно ощущались в первый вечер, когда звучало «Падение Трои». Опера-катастрофа, как ее представлял классик XIX века, оказалась набором заклинаний в жестком маршевом корсете.

Варвара Свинцова, журналист