1907. Спокойный год

Всхлипнул недотепа Фирс "про меня забыли", а его брат, простой россиянин, дерзко напомнил забывчивым хозяевам о себе мятежами, поджогами и грабежами. Уже ответила на это административная элита - военно-полевыми судами, ограничением избирательных прав и бестолковыми попытками хозяйствования по-новому. К 1907 г. эксцессы стихийной демократизации были прекращены. Интеллигенция, деморализованная поведением верхов и низов, предалась тяжким размышлениям и прогнозам.

Осенью 1907-го петербургский праволиберальный журнал "Вест-ник Европы" признал: "Проявлений общественности не видно. Манифестации проходят едва замеченными. Собрания не привлекают большой публики. Страна испытывает чувство утомления. Политический интерес не только лишен средств и способов проявления, но он действительно упал во всех слоях населения. Все это возбуждает серьезные опасения и заставляет смотреть на будущее с большей тревогой, чем прежде".

Политическое затишье

Ведущий публицист столичного "Пролетария" (инкогнито, известный полиции как Владимир Ульянов) выступил с передовицей "Революция и контрреволюция": "В октябре 1907 года мы переживаем наибольший, по-видимому, упадок открытой массовой борьбы. Никто не сможет сказать теперь, как сложатся дальнейшие судьбы буржуазной демократии в России".

Публицист-народник Егорович (полиции знакомый как Владимир Пржецлавский) констатировал: "Мы переживаем полосу глубокого политического затишья, период общественного непротив-ления. Многие предались рефлексиям и безнадежности. Пе-ред нами теперь стоит та же задача, которая стояла перед деятелями соседней эпохи 70-80-х годов: задача просветительная и культуртрегерская".

Замечательный врач и педагог Петр Лесгафт отметил: "В настоящее время является необходимость возвысить умственное развитие народа. Школы находятся у нас в полном расстройстве, везде замечается недостаток в образованных людях, в творческой мысли и живом ее проявлении".

Национальные проекты

Некоторые эксперты видели будущее как результат экономических реформ, начатых кризисным премьером Петром Столыпиным. Александр Финн-Енотаевский объяснял читателям столичного "Современного мира": все зависит от того, насколько верно будет решен аграрный вопрос; если он получит радикальное решение, если остатки крепостничества на селе будут уничтожены в корне, а сельскохозяйственное производство налажено на верных основах, то, предрекал аналитик, экономическая жизнь страны и ее производительные силы будут прогрессировать, а ее международное положение и кредит окрепнут. Николай Иорданский, адепт "новой, буржуазной России, где гражданская и политическая свободы дадут возможность развиваться и зреть производственным отношениям капиталистического общества", верил в успешный ответ родины на вызовы времени: "Промышленное оживление дает прочную опору дальнейшему развитию капитализма".

Некоторые горячие головы уличали правительство в неоправданной жесткости. Либерал Федор Родичев с думской трибуны приструнил властителей тем, что потомки морально осудят их административный произвол и "столыпинские галстуки", но был побит правыми депутатами: те были уверены, что "столыпинские галстуки" - мода навсегда. Правые - от "Союза 17 октября" до "Союза русского народа" - мало что могли сказать о собственном видении перспектив страны. Черносотенный публицист Николай Облеухов (творческий псевдоним П. Ухтубужский) признал: "Равнодушие к науке и философии среди правых кругов интеллигенции так велико, что многие из нас утратили способность различать свои философские положения и идеи от чужих".

Независимые энтузиасты веры предрекали национальный прогресс на путях активизации церковной жизни, развития приходов, духовного самосовершенст-вования масс. Будировали эти настроения богоискатели - Николай Бердяев, Сергей Булгаков, князь Евгений Трубецкой, Владимир Эрн. Православные же администраторы, будучи ответственными госслужащими, возвышали свои голоса в ином направлении: отвергали реформы, самодеятельность и просвещение, требовали от паствы и от пастырей лишь молитв, почитания святынь и со-блюдения дисциплины.

Но суровые наставления убеждали не всех. Молодой прогрессивный прозаик Михаил Арцыбашев, опубликовав осенью 1907 г. роман "Санин", дерзко ввел в русскую литературу героя нового типа - самца-нигилиста, публично и нон-стоп строящего свою любовь.

Консервативные современники окрестили Санина "грандиозным паразитом на разлагающемся теле декадентства", однако аморальный паразит оказался гостем из будущего: публика охотно поддержала свежий тренд трудовым рублем, и печать поспе-шила завалить рынок новыми скандальными произведениями. "Краткий курс истории ВКП (б)" впоследствии зафиксировал: "Появилась целая орава модных писателей, которые "критиковали" и "разносили" марксизм, оплевывали революцию, издевались над ней, воспевали предательство, воспевали половой разврат под видом "культа личности". Можно сказать, научный факт: культ личности в России начал складываться осенью 1907-го.

И лишь в значительной степени выродившаяся аристократия не имела никаких представлений о будущем. Вот почему - словно бы воплощением смелых литературных фантазий - возник в светских салонах и в 1907-м явился в неблагополучный русский императорский дом "рашн крейзи лав машин" Григорий Распутин. Он нарисовал царствующей чете столь радужные перспективы, что та приняла его проект России, блаженствующей под дрожащим самодержавным скипетром, как свой собственный и стала рьяно реализовывать его - вплоть до рокового 1917 г., когда режим рухнул под грузом ошибок, несовместимых с жизнью.