Горожанка о суете и свободе

Город во мне отпечатлен прежде всего абсолютным превосходством духа (не исключаю, что по-крысиному шкодливый снос старых домов есть на самом деле проявление желания сломить этот дух).

Три века он, возведенный по цареву произволу, подчиняет себе архитекторов и прочих "творческих". Подчиняет или ломает: широкие не по житейской мерке улицы становятся прокрустовым ложем, а то и саркофагом. Петербург - воплощение высшей степени свободы: свободы отказа от излишеств и искушений. Подлинное воплощение этой свободы - вневременность. Ложное ее понимание - пресловутая "скромность", на деле - гордыня, породившая все пошлые сопоставления петербуржцев и москвичей. Но превосходство духа и свобода отказа есть понятия отвлеченные, косвенно воплощенные в архитектуре - и только. Люди рядом кажутся будто бы несостоятельными и напомнят иному бандерлогов в заброшенном храме. Но, господа, разве (судя по классике) петербургские жители не были всегда несколько суетными? Соприкосновение недвижимого камня и текущей мимо жизни, то легкой и радужной, как разлитый бензин, то густой, как масло или смола, то бурливой, как шампанское, и дает возможность ощутить себя одновременно и жизнью, и камнем - частью города. Его принадлежностью, наряду со сфинксами, яйцеголовым шемякинским Петром с обсиженными детворой коленями и Сонечкой Мармеладовой. Часть города: щербинка на поребрике, затейливый переплет окна, заштрихованный пожелтелым тюлем, завиток теплой пыли на летнем асфальте, влажный выдох сквозняка из-под моста над каналом. Часть города: прохожий, на миг заглядевшийся в темную гладь витрины. Допустим, это буду я. Или кто-то другой.
Полина Копылова, писатель