У москвичей случился ОБЛОМ

<BR><BR>В афише фестиваля "Золотая маска", который сразу проходит в Москве и в Петербурге, присутствуют, конечно, спектакли из российской глубинки -- из Омска, Казани, Пензы и Самары. Но основное напряжение исходит из выступлений столичных представителей.<BR>У зрителей, правда, всегда находился аргумент в защиту "своих" от "чужих".<BR>Искусство, однако, выше стереотипных представлений о жизни. Образ холодного и чопорного Петербурга и гостеприимно-хлебосольной Москвы в спектаклях столь же часто опровергается, как и подтверждается. Театры к тому же искусно заметают следы.<BR><BR><B>Просто облом</B><BR>Спектакль "Облом off" Центра драматургии и режиссуры под руководством Казанцева и Рощина поставлен режиссером Михаилом Угаровым по пьесе драматурга Михаила Угарова. Первым делом спектакль напомнил публике, что жил знаменитый ленивец Илья Ильич Обломов в Петербурге. Сначала на Гороховой, а потом перебрался на Выборгскую сторону, чтобы упокоиться на Охтинском кладбище. Может, оттого рано и умер, что неуютно было ему в городе Штольца? Но вообще-то автор спектакля не сосредоточен на этой теме. В размышлениях об Обломове главное -- это взгляд из века нынешнего в век XIX. Впрочем, каждое поколение выясняет отношения с героями романа Гончарова. Обломов и Штольц -- словно двое на качелях. Предпочтение отдается то "выразителю русского духа", то "европейцу", "немцу", деловому человеку.<BR>На самом деле это динамическое равновесие. Лежать на диване, созерцая пыль на окнах, или с калькулятором в зубах следить за дебетом-кредитом. Так и дан конфликт в пьесе. Болезнь Обломова, которую врачи назвали "totus", сопровождает героя на протяжении всей его недлинной жизни. Он не хочет и не может воспринимать мир по кусочкам. Он способен лежать так лежать, плакать так плакать, любить так любить. Если б мог существовать дробно, был бы Штольцем. Драматург явно на стороне Обломова. Он им восхищается, жалеет его, полагает идеалом.<BR>Однако на сцене акценты несколько смещаются. Похожий на кимоно азиатский халат Обломова, который для героя заменяет целый мир: "Это мой домик! Я здесь живу!" -- проигрывает по сравнению с европейским пальто Штольца. Как проигрывает домовитая чухонка Пшеницына по сравнению с Ольгой Ильинской. Обломов уговаривает себя: "Ольга, конечно, хороша, но она ведь не приготовит водки на смородиновом листе и не испечет пирогов с цыплятами..." Но мы-то знаем, что Ильинская была единственной, кто тронул сердце Обломова, кто пением своим напомнил герою самое дорогое -- мать.<BR>Так что режиссеру Угарову все время приходится бороться с драматургом Угаровым. И возникает у него раздвоение личности.<BR><BR><B>Полный облом</B><BR>И все же спектакль "Облом off" следует причислить к достижениям современной столичной сцены. Благодаря Центру драматургии и режиссуры авторы пьес имеют надежду при жизни увидеть на сцене сочиненных им героев. Тогда как питерские потомки Чехова и Островского вынуждены писать, что называется, в стол. Потом, быть может, они превратятся в классиков, но пока обивают пороги театров, где им отвечают: "Сначала поставим Шекспира, потом Жироду с Беккетом, а после и до вас доберемся". Некоторые из авторов даже сбиваются в стаи и хотят учредить "Театр живого драматурга". В Москве таковой уже есть, и ему есть чем гордиться. Например, спектаклем "Пластилин" в постановке Кирилла Серебренникова. На "Золотой маске" представлена его другая работа -- "Откровенные полароидные снимки", но вообще-то столичная сцена тоже предпочитает покойных классиков, а не живых.<BR>Типичным выражением московской школы можно считать "Короля Убю" театра Et cetera. Если где и случился с гостями "полный облом", так это на этом спектакле. Зал Александринки был два вечера подряд переполнен, в партере -- народные артисты и народные избранники во главе с губернатором. А на сцене -- толпа гопников во главе с народным артистом Александром Калягиным, изображающая героев политического фарса Альфреда Жарри. Поставил фарс болгарский режиссер Александр Морфов, не предполагавший, надо думать, что играться спектакль будет не в каком-нибудь сарае и не на арене цирка, а в императорском театре, где ложи блещут. Более разительного контраста, чем эти две стихии, и придумать трудно. Переводчики к тому же не поскупились на ненормативную лексику, широко применив слова, начинающиеся на буквы "б", "г", "ж", после которых обычно ставятся три точки, а на телевидении идет пронзительный писк. Здесь писка не было. Артисты смачно доносили до публики всю прелесть великого и могучего русского языка.<BR>Однако молодежь -- учеников Калягина -- слышно было плохо. Вся тяжесть задачи упала на папашу Убю, который оттянулся в полный рост. Клоунада удалась ему вполне. Хотя нельзя сказать, что артист сильно обновил интонации уже знакомых нам персонажей вроде тетки Чарлея или кота Леопольда. Король Убю -- фигура страшная -- предстал безобидным уличным хулиганом. Но, быть может, так и надо?<BR>