Хлестаков оказался настоящим бандитом

<BR><BR>Любой режиссер, приступая к постановке, не может избежать дрожи в коленях. Один боится обидеть начальство, другой чурается роли благонамеренного. К тому же, как ни старайся, все равно будут тебя сравнивать со знаменитыми интерпретаторами. Про Хлестакова скажут, что и Михаил Чехов, и Игорь Горбачев лучше играли. А тема страха, мол, в постановке Товстоногова была вскрыта глубже. Но более всего сосет под ложечкой у артистов и режиссеров оттого, что боятся они равнодушия публики: а вдруг будет не смешно?! На самом деле текст великой комедии всегда выручает. Пока публика хохочет над остроумными и неизменно актуальными репликами, у постановщика есть шанс сочинить какую-нибудь концепцию, чтобы не выглядеть глупо в компании первого русского комедиографа.<BR>Сейчас перед театрами стоят скорее художественные, нежели идейные задачи: не повториться бы и не ударить в грязь лицом.<BR><BR><B>Об руку с Мейерхольдом</B><BR>Московский режиссер Валерий Фокин не стал соперничать с тенями великих мастеров. Он просто взял Мейерхольда в соавторы. Благо возглавляемый Фокиным Мейерхольдовский театральный центр спектаклем "Ревизор" начал совместный с Александринским театром проект "Новая жизнь традиции". Пятилетняя программа сотрудничества предполагает возвращение на старейшую в России драматическую сцену тех пьес, которые некогда были поставлены здесь впервые. За "Ревизором" последуют "Маскарад", "Смерть Тарелкина"...<BR>Впрочем, идти по стопам реформатора сцены не значит дословно повторять его открытия. Для постановки Валерий Фокин взял вариант пьесы, выбранный Мейерхольдом. Здесь не только знакомый текст звучит по-новому, но и непривычные фразы попадаются. Кое-какие реплики залетели сюда из других сочинений Гоголя: то "Игроки" мелькнут, то "Женитьба". В мизансценах попадаются намеренные цитаты из спектакля 1926 года. Правда, цитаты даны в развитии и не выглядят имплантантами.<BR>И режиссер, и сценограф Александр Боровский помнят, что действие происходит в глухой провинции, откуда даже петербургская каморка на пятом этаже выглядит дворцом. Город, которым правит Сквозник-Дмухановский, предстает как сонное царство. Этой немой сценой и начинается спектакль. Чиновники в исполнении лучших артистов Александринской труппы дают "мастер-класс": разморенные жарой и сытостью, они чуть не падают со стульев, осоловело тараща глаза, но сохраняя подобающую случаю важность. На самом деле актерам Виктору Смирнову, Николаю Мартону, Игорю Волкову, Николаю Бурову, Владимиру Лисецкому, Владимиру Миронову, Илье Носкову и другим при всем богатстве их индивидуальностей удалось сыграть коллективного героя. Этакое многоголовое чудище, провинциального чиновника во всей его красе -- с милыми простительными слабостями, простодушного хапугу, даже не мечтающего о крупных кушах или больших чинах.<BR>Сколотить массовку из "первачей" -- задача не из легких. Народные артисты не привыкли ходить строем в прямом и переносном смысле. Здесь -- пришлось. Кордебалетом они не стали, но о плюсах и минусах ансамбля вспомнили. Каждый виртуозно пользуется своим "инструментом", подчиняясь при этом общей мелодии.<BR>Музыку к "Ревизору", кстати, написал Леонид Десятников. Его острые ритмы, авангардные аранжировки старых песен и романсов поддерживают сценический гротеск, не дают действию выйти из рамок условного театра. Вокальная группа Remake, обосновавшаяся в особой ложе, становится еще одним участником премьеры. Их хоры и вокализы подчеркивают ирреальность и абсурдность происходящего.<BR>Звуковая партитура спектакля (как тут вновь не похвалить Ивана Благодера!) соткана из натуральных тембров актерских голосов. В других спектаклях (за исключением разве что "Женитьбы" и "Царя Петра") достаточно простой гаммы, здесь же хормейстер добивается симфонического эффекта.<BR><BR>Бандитский Петербург - 3<BR>На роль Хлестакова Валерий Фокин выбрал Алексея Девотченко. Казалось бы, чего-чего, а Хлестаковых в нашем театральном Петербурге хоть отбавляй. Если иметь в виду расхожее представление об этом герое как о хлюпике, фитюльке, пустышке, проказнике "на тоненьких эротических ножках". Однако режиссер нацелился именно на этого -- играющего во всех сериалах и в нескольких театрах -- артиста. И увидел в нем не то, что привыкли видеть зрители, полюбившие артиста еще с того момента, как он сыграл Порфирия Петровича в тюзовском "Преступлении и наказании".<BR>Доброму, ласковому, уютно живущему в своей глухомани Городничему (Сергей Паршин) легко ладить с ручными, домашними хищниками -- чиновниками. Как видно, без труда управлялся этот расторопный симпатяга и с ревизорами разных сортов. Но на сей раз пришлось столкнуться с явлением необычайным. В следующий раз он уже не ошибется, не примет за инкогнито из Петербурга средней руки карманника. Но, встретившись с таким персонажем впервые, Городничий удивлен, потрясен, а его жена и дочка (Светлана Смирнова и Елена Зимина делают их клоунской парой близняшек) визжат от восторга.<BR>Понятно, почему Фокину понадобился именно Девотченко. Только мастер гротеска смог избежать карикатурности этого образа. Бритый наголо (с торчащими из гладкого черепа ушами) невзрачный молодчик, он весь, что называется, "на понтах" и "на пальцах". Передвигается рывками, на цыпочках, словно зверек принюхиваясь к новому пространству и его обитателям. Почувствовав же себя хозяином положения, наглеет, очищая карманы чиновников и заползая под дамские юбки.<BR>Сопровождает Хлестакова Осип в исполнении Юрия Цурило -- существо абсолютно бандитского вида. Огромный бритоголовый охранник, он в решительный момент берет под мышку персидский ковер, другой рукой тем же движением подхватывает Хлестакова. Вдвоем они составляют колоритнейшую пару, которая непременно должна была поразить воображение невинных провинциалов. Почувствовав себя тещей большого человека, городничиха начинает разговаривать с хлестаковскими интонациями, а чиновники являются на бал все как один с лысыми черепами.<BR>Все знают, чем кончается история. Что не мешает публике с восторгом принимать каждую острую гоголевскую реплику, словно написанную сегодня. Неудивительно. Ведь один умный человек еще после премьеры 1836 года заметил: "Как можно иначе ее принять, если половина публики в зале -- берущая, а половина -- дающая?"