Мировая премьера оперы Александра Раскатова "Затмение" в Мариинском театре
Концертное исполнение оперы — будь то сама мировая премьера — вроде бы еще не предмет для сугубо театральной рецензии. Но это если речь не идет о "Затмении" известнейшего московского (правда, с 1990–х живущего за рубежом) модерниста Александра Раскатова. Музыкальная ткань оперы о декабристах настолько театральна, что у очевидцев родилось два противоположных (и равно логичных) вердикта по поводу новейшего приобретения Мариинского театра: 1. Ставить, немедленно ставить! 2. Не ставить ни за что, ибо любая режиссура только затемнит ясный ход музыкального действия.
При этом в либретто, охватывающем лет 30 из жизни декабристов вообще и братьев Муравьевых–Апостолов в частности, нет никакой повествовательности. Александр Раскатов смешал цитаты из мемуаров и писем Муравьевых–Апостолов или Николая Первого с прямой речью героев Толстого, Достоевского, Дюма, поэзией Пушкина, Баратынского и большим количеством Хлебникова. В первой сцене Наполеон перекидывается французским словом с мальчиком, Сергеем Муравьевым–Апостолом (мужественный Григорий Андрулис), которого встречает в парижском пансионате. Встык садист–офицер (харАктерный Станислав Леонтьев) командует телесным наказанием солдата в диапазоне от слезливого "Ты сирота?" через слащавое "Служу Богу и Отечеству" до жуткого "Бей его, поджигай!" В уста уже взрослого Сергея (Сергей Романов) вложены слова Толстого: "Стыдно бить…" В следующем кадре, как в скоростном кино, опасливый Вигель (Андрей Илюшников) пропевает зловещий лейтмотив "Каждый бунтовщик готовит себе эшафот", и надо слышать, каким нервическим высоким тенором он это делает.
Количество вокальных и оркестровых приключений на единицу оперного времени захватывает дух — ей–богу, не хуже футбольного чемпионата. Что у Раскатова вытворяют духовые! А струнные! Пасы между оркестровыми группами — просто загляденье. Группа перкуссии превращает оркестровую эквилибристику в супершоу класса дю Солей. Весь этот инструментальный театр как раз и изъясняет со всей наглядностью, кто куда пошел, что сделал или что сделали с ним. Каждое лыко тут в строку: музыкальные приветы Шостаковичу, Булезу или Стравинскому, салонный романс образца XIX века или фолк–рокерские "запилы" и многое, едва ли не слишком многое другое. А еще оркестр исподволь комментирует персонажей, причем без особого пиетета. Чего стоит одна кулисная флейта со своим мультяшным "пиу–пиу" — сценам заговора и восстания она придает такую двусмысленную игрушечность, что начинаешь понимать Николая Первого, обвиняющего Муравьева–Апостола не столько в предательстве, сколько в сумасбродстве.
Самого Николая Палочника бояться не получается — юный император (блестящий Артем Крутько) больше трусит и жалуется матери–императрице истерическим контратенором. А вот в ней, с ее мощным сверхвысоким сопрано (Лариса Юдина), заключена страшная мстительная сила: она–то и настаивает на казни. С Императрицей, как ни странно, перекликаются экстремальные партии "простого народа" — солдат–заговорщиков или каторжников (Павел Шмулевич, Марина Марескина и др.), издевающихся над Матвеем Муравьевым–Апостолом в Сибири. Жестокость одинакова в любых обстоятельствах и на любой стороне.
Девятнадцать сцен "Затмения" ведут к довольно пессимистичным выводам. Возвышенные идеи свободы и счастья несовместимы ни с планами убийства императора, которые строят декабристы, ни с сибирской каторгой. Глухая, неистребимая ненависть к царям, артикулированная хором зэков–работяг, не обещает света. Но Александр Раскатов так этого оставить не может. Велимир Хлебников, уже приходивший ему на помощь, буквально спасает и тут. После будто бы необязательного лирического разговора матери и сына (Екатерина Сергеева и Григорий Андрулис) о простых человеческих вещах — что такое быть, видеть, думать — звучит финальный хор: "Утопим вражду в солнечном свете! И если труба вострубит — воскреснем!" С ним возрождаются к жизни и казненный в первом действии Сергей Муравьев–Апостол, и пригорюнившаяся было публика. По мысли автора Хлебников, писавший о революции 1917–го, точно отражает суть событий 1825–го. Думается, он замечательно годится и для нашего времени. Опера с сумрачным названием "Затмение" задумана в 2011–м, создавалась несколько лет с 2012 года. Разве она не говорит и о дне сегодняшнем, напоминая, что любое затмение проходит? Надо ставить, скорее ставить полноценный спектакль.
