Театральный критик Дмитрий Циликин — о спектакле "Кто боится Вирджинии Вулф?", который идет в Театре им. Комиссаржевской.
И тут меня осенило, кого же все–таки напоминает Джордж в исполнении Александра Кудренко. Это ведь Зилов из "Утиной охоты" Александра Вампилова!
Остальные персонажи тоже несколько обрусели, что, надо сказать, пошло пьесе на пользу. "Кто боится Вирджинии Вулф?" Эдварда Олби — давно бесспорная классика, одна из главных в драматургии XX века и все такое. Но что греха таить: копни поглубже — а до дна совсем близко. Марта и Джордж 20 лет женаты, детей нет (по причине сделанного Мартой аборта в предыдущем мимолетном браке), а, как известно, если к 40 годам в доме не поселяются дети — в нем поселяются кошмары. И вот эти двое более–менее изобретательно изводят друг друга, поскольку в равной степени не могут быть ни вместе, ни врозь. Фабула: Марта — дочь ректора, Джордж преподает в этом же университете, поздним вечером, после совместно проведенной ректорской вечеринки, к ним являются юные Ник и Хани, он — свежеиспеченный преподаватель, она — с недавних пор его жена. Марта и Джордж наперебой эксгибиционистски изгаляются, втягивая в свою истеричную игру новых знакомцев. Олби, этот, воспользуюсь выражением Салтыкова–Щедрина, василиск празднословия, три длиннющих акта наматывает километры диалогов, чтобы сообщить всего лишь о том, что буржуа тоже плачут. Хотя можно сказать и — с жиру бесятся.
Венгерская режиссерша Энике Эсени пьесу подрезала, но тут хорошо бы пройтись не ножницами, а секатором. Зато выбран правильный способ произнесения текста: когда понятно, что происходит между героями, слова можно пробалтывать, зажевывать — они не важны. Хотя все акценты актеры ставят точно, не пропадают ни сюжетообразующие детали, ни репризы — на премьере в зале много смеялись.
А русификация придает глубину и объем. Тот же Зилов — из нашей национальной породы искореженных людей, от Печорина до чеховских Иванова и Платонова: он "послан богом мучить себя, родных и тех, которых мучить грех". И Кудренко придает эти черты своему Джорджу: человеку может быть плохо, просто непереносимо жить — по иррациональным причинам, и от страданий, которые он причиняет (не может не причинять!) другим, ему самому едва ли не хуже…
Анна Вартанян тоже наделяет свою Марту русской манерой топить в алкоголе не просто тоску одиночества, а чувство общего трагизма мироздания. Художник Анвар Гумаров выстроил натуральную квартиру, в глубине, за прозрачной стеной, ванная — там в финале обессиленные Марта и Джордж в одном белье будут чистить зубы, на первом плане — столы, кресла, аквариум на полу (в какой–то момент Джордж, схватив жену за шею, окунет туда ее голову и будет пугающе долго держать под водой), слева бар, а посередине — видеокамера на штативе: хозяева снимают друг друга и гостей, проекция на боковые панели. Так вот, на крупных планах Вартанян видно, как в расширившихся глазах плещутся такие боль и ужас, что делается не по себе.
Иван Батарев — Ник пластично играет внутренний инфантилизм, все время вылезающий из–под напускного мачизма. Полина Воробьева, приглашенная на роль Хани из театра "Мастерская", убедительно и весьма потешно рисует лучезарную идиотку и к тому же пьянчужку. А и как тут не пить: вышла замуж за красавчика, который на самом деле женился на ее деньгах.
Как раз время и позволило играть не про них, а про себя. Раньше при постановке у нас Олби (или, например, написанной тогда же, на рубеже 1950–1960–х, мелодрамы Гибсона "Двое на качелях") важно было, что это — американцы. Публика завороженно глядела на импортные дамские туалеты, на какие–нибудь раздвижные стеклянные двери, на бар с подсветкой, где поблескивали диковинные для советского человека бутылки виски и бурбона (которые откуда–то чудом доставали реквизиторы). Все это перестало быть дополнительным, а то и главным смыслом в общении театра и зрителя. Спасибо спектаклю за такое наблюдение, доставшееся мне в качестве бонуса.
