Рецензия на спектакль "Дороги" на новой сцене Александринского театра

Автор фото: maps.yandex.ru

Театральный критик Дмитрий Циликин - о спектакле "Дороги" на новой сцене Александринского театра.

В январе в МХТ открывали Год литературы — композицией отрывков из отечественной классики. В марте этот год в его петербургском изводе зачался в Александринском театре — и его худруку Валерию Фокину вместе с главным режиссером Новой сцены Маратом Гацаловым чувство профессионального достоинства не позволило устроить такой же литмонтаж. Тем паче — не для того ведь строили фантастически оборудованную площадку, чтобы показывать на ней произведения столь замшелых жанров. При этом Валерий Владимирович не устает повторять: техника так и останется бездушной материей, если не служит художественному смыслу.
Она ему таки служит — это видно теперь, когда проект сделали репертуарным спектаклем. Сценическое время отмеряет композитор Владимир Раннев: он берет ноту на пианино, а звуковая аппаратура длит ее, превращает в ритмичный гул, сшивающий фрагменты. Девять площадок поднимаются и опускаются согласно и вразнобой, то становясь ровным полом для всех участников, то делая визуальный акцент на том, кому сейчас дано слово, и скрывая в глубине остальных.
К примеру, слово — Виталию Коваленко: он стал Тригориным из "Чайки". Знаменитый монолог про писательский удел, будучи изъят из обстоятельств пьесы, где герой своими разглагольствованиями клеит девушку, Коваленко произносит остро–рефлексивно, "от себя" (Тригорин, как известно, один из автопортретов Чехова). Эта горячечная рефлексия перекликается с персонажами Достоевского — один из них не замедлит явиться: Иван Карамазов. Бесшумные плунжеры вздымают его из преисподней на уровень наших глаз — отменная метафора глубин подсознания. Петр Семак почти гротескно ползает среди разбросанных бумаг, ищет журнал, где Иван прочитал о восьмилетнем мальчике, которого барин живьем затравил собаками: это та самая хрестоматийная сцена Ивана и Алеши — про слезинку ребенка. Семак с ходу, с первой секунды берет такую высокую ноту, работает на таком раскаленном градусе, что тут не "погружение" в Достоевского — а он бросает нас в него, как в прорубь. Эмоциональный шок усугубляет то, что мы видим актера живьем фронтально, притом его снимает камера сверху — этот укрупненный ракурс нам тоже показан на полупрозрачном экране: несколько таких подвижных экранов рассекают пространство по вертикали. Видеотрансляция на сцене online — общее место современного театра, но здесь — на редкость дельное и эффективное использование технической примочки.
Еще на экранах — медленное норвежское телевидение: поезд, бегущий меж снегов, — несколько прямолинейная иллюстрация заявленной темы дорог. Зато взятый по тоже, в общем, формальному признаку фрагмент "Онегина" "Теперь у нас дороги плохи" Юлия Марченко читает музыкально, обаятельно и с таким пониманием смысла произносимых стихов, что забываешь про формальность выбора этого текста.
А Николай Мартон не просто понимает смысл — он возвращает его словам, слипшимся от неумеренного употребления. Например, словам Лермонтова: "Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу" — звучит мудро, непоколебимо уверенно, но легко, неназойливо. Одной интонацией 80–летний мастер делает безусловным бытие Божие!
В финале Мартон, Семен Сытник и Виктор Смирнов восседают в роскошных ампирных креслах, в костюмах под стать, залитые прекрасным, высвечивающим все микродетали светом, и сочно, смачно делятся друг с другом Тургеневым, Чеховым, а под конец Пушкиным. В устах Смирнова строки "Осени" "Душа стесняется лирическим волненьем, Трепещет и звучит…" как бы декларируют цель всего предприятия — зачем понадобилось такое обращение к русской литературе. Цель достигнута.