Николай Сванидзе объяснил, чем нынешнее время похоже на эпоху Николая I

Автор фото: Метцель Михаил/ТАСС

Журналист и историк Николай Сванидзе рассказал "ДП" про борьбу холодильника с телевизором и объяснил, чем нынешнее время похоже на эпоху Николая I.

Николай Сванидзе приезжал в Петербург, чтобы принять участие в диалогах в рамках проекта "Открытая библиотека". После их окончания историк продолжил дискуссию с корреспондентом "ДП".

В диалогах вы начали иронично говорить о том, что страшно представить, что же все–таки будет, если рейтинг президента упадет. Зал засмеялся, вы не закончили. Но если рейтинг поддержки не будет все–таки ни 84%, ни 75%? Каков он должен быть, чтобы что–то произошло, и что произойдет?

— Я об этом говорил совершенно не иронично, к сожалению. Я об этом говорил горько, потому что мы стали заложниками, страна стала заложником рейтинга президента. На нем висит вся стабильность, больше висеть не на чем. Институты не работают, экономическая ситуация оставляет желать лучшего.
Главное — по тенденциям она становится все хуже. И если раньше можно было говорить: ну ладно, бог с ними, с институтами, в гробу мы их видали, зато с колбасой все в порядке. Если будет не очень в порядке с колбасой и институты так же не будут работать, а еще и не будет рейтинга президента — человека, который делает чудеса, который присоединяет Крым, который елки–палки детям раздает и так далее — тогда людям не за что будет зацепиться не только материально, но и психологически. И тогда может возникнуть большая угроза социального напряжения и даже социального взрыва.
Речь идет именно о той ситуации, при которой рейтинг свалится не с 80% с гаком до 60%, а действительно рухнет. В этом случае вешалка, на которой все висит, просто упадет и зацепиться будет не за что. Это будет очень плохой вариант.
Это у меня никакой иронии не вызывает. Я не сторонник накачивания рейтинга одного лица. Это бессмысленно и бесперспективно, но у нас президент пошел именно по этому пути.

Так, а что же будет — условно революция и гражданская война или выборы, на которых выбирают другого человека? Что сейчас возможно?

— Сейчас, слава богу, невозможна революция и гражданская война — это очень хорошо. И, к сожалению, невозможны выборы, на которых изберут другого человека.
Если Путин сейчас захочет пойти на выборы, он будет избран. Это плохо. И плохо не потому, что именно Путин будет избран, а плохо потому, что у нас бессменный лидер, это ужасно.

Можно ли представить себе такую точку, при которой рейтинг упадет? Сейчас же рейтинг держится, несмотря на кризис, а некоторые говорят, что и вовсе нет кризиса…

— Никто не говорит, что кризиса нет, кризис у нас есть.

Сначала Путин говорил о том, что мы сами собой выйдем из него через 2 года, а сейчас — что уже выходим.

— Все в здравом уме и твердой памяти признают, что кризис идет. Путин говорит, что вроде бы у нас уже идет тенденция к улучшению.

Да, я об этом.

— А более–менее ответственные экономисты не соглашаются с ним и говорят, что этого нет. Фактически все сидят и ждут, ничего толком не делая, когда поднимутся цены на нефть, а они совсем не обязательно будут подниматься.

Так вот на фоне всего этого и того, что вроде даже радости от "Крымнаш" уже не так много, какая может быть точка в общественном сознании, из–за которой рейтинг действительно пойдет вниз?

— Трудно сказать. Во–первых, то, что связано с Крымом, еще не пошло вниз, еще держится, с трудом, но держится. Это поддерживается очень мощно работающими средствами массовой пропаганды. Поддерживается самим президентом и тем, что вроде бы не так остро ощущается воздействие кризиса на жизнь, как многие ожидали. Если и не будет остро ощущаться, то, может быть, эта точка никогда и не наступит в обозримом будущем. А если экономика начнет серьезно ухудшаться, то в какой–то момент наступит, но в какой, я не могу вам сказать. Это то, что я привычно называю борьбой холодильника с телевизором. В какой–то момент, когда пустой холодильник победит громкий телевизор, тогда люди могут начать всерьез волноваться.

И грянет социальный взрыв?

— Не обязательно, но будет социальное напряжение, а уж во что оно выльется, это уже одному богу ведомо. Я не хочу прогнозировать плохие вещи, тем более что нет оснований их точно прогнозировать, может быть, этого и не будет. Но, конечно, если напряжение начнется, тогда перспективы могут быть достаточно жесткими.

Что вы конкретно понимаете под этим социальным взрывом?

— Люди выйдут на улицы. Причем не с требованием выборов, а просто выйдут на улицу, как в 1917 году, вот что такое социальный взрыв.

Но революция невозможна?

— В данный момент нет, но если дойдет, то это будет… называйте ее как угодно. Я бы не назвал это революцией, потому что революция все–таки в классическом варианте (она может быть жестокой, она может быть кровавой, может носить характер социального взрыва, а может и не носить), но она в конечном счете стратегически приводит к какому–то качественному улучшению общества или государства. К восхождению на следующую ступень. А подобного рода взрывы могут ни к чему хорошему не привести. Октябрьская революция, почему я ее предпочитаю называть переворотом, ни к чему качественно лучшему не привела, это скорее было падение в прошлое, чем прыжок в будущее. Я считаю, что все–таки революция, если исходить из диалектических определений этого, — это переход в новое качество. Октябрь 1917 года не дал перехода в новое качество, и тот социальный взрыв, который, не дай бог, может произойти у нас, тоже не будет переходом в новое качество. Это будет переход в хаос.

А выбрать другого человека сейчас невозможно потому, что человека нет, или потому, что нет честных выборов, не сформированы институты?

— Честные выборы — это и есть институт.

Если вдруг сейчас будут честные выборы, сможет ли при такой ситуации прийти другой человек к власти?

— Понятие честных выборов вбирает в себя и предвыборный период, и соответствующую информацию, и возможности политической рекламы, равные для всех. Иначе это не честные выборы. Честные выборы — это не только то, что нельзя мухлевать в день выборов при подсчете голосов, честные выборы вбирают в себя и равное количество часов на телевидении. И дебаты кандидатов честные на разные темы. Это все входит в понятие "честные выборы", и если сейчас допустить на телевидении свободное обсуждение разных тем разными людьми, если исключить подачу только одной точки зрения, то, конечно, ситуация изменится, тогда будут возможны и выборы другого человека. А в данной ситуации, конечно, это невозможно.

За последние 15 лет разрыв между тем, что декларируется и выдается в эфир, и тем, что происходит на самом деле, становится больше или нет?

— Да, существует параллельная реальность, несомненно. Параллельная телевизионная реальность, которая имеет все меньшее отношение к объективной реальности. Начиная с самого контента, содержания того, что мы видим на телевидении. Последние полтора года во всех телевизионных программах всех основных каналов обсуждается только одна тема — Украина. Такое ощущение, что мы живем на Украине. Даже США обсуждаются более детально и более объемно, чем ситуация в России. То есть создается такая параллельная реальность.
Людям не говорится, каковы их проблемы, как их решать, какая ситуация у нас — с экономикой, с социалкой. Это не предмет для обсуждения. Предмет для обсуждения — ситуация в Донбассе, в Киеве, обсуждение и осуждение решений, принимаемых в американском Белом доме. И это кончается действительно такими циничными вещами, как поджог травы одним из телекорреспондентов во время огромных, страшных и трагических пожаров. Это появление какого–то дикого количества близких женщин Бориса Немцова, которые приводят своих детей в студию. Имели эти женщины отношение к Немцову или нет, что это за дети, почему эти женщины позиционируют этих детей как детей Немцова — что это такое? Это очень низко, это грязно, но это параллельная реальность.
Это опасно для страны, потому что власть не знакомится с реальными проблемами общества. Общество не знакомится с реальной информацией и не может контролировать институты власти. И это уже сказывается как дестабилизирующий фактор на стране, на государстве. Потому что стабильность страны зависит от того, насколько общество способно коммуницировать с властью. Сейчас коммуникации нет. Есть зомбирование, и достаточно успешное. Но зомбирование и коммуницирование — это разные вещи.

Эта параллельная реальность не всегда создается напрямую властью. То есть никто же не просил, условно, поджигать траву!

— Она создается через СМИ. Конечно, никто не будет велеть поджечь траву, но корреспондент решает, что в данной ситуации это совершенно нормально, чтобы снять нужный фон или снять себя любимого на этом фоне. В другой информационной ситуации, при другой работе средств массовой информации ему бы это в голову, я думаю, не пришло.

Можете ли вы выделить какие–то поворотные точки за последние 15 лет, которые могли бы стать позитивными, но не стали?

— У нас были очень хорошие условия для реформирования экономики, для того чтобы соскочить с нефтяной иглы, для того чтобы диверсифицировать нашу экономическую систему. Замечательные условия.
Превосходная финансовая ситуация, золотой дождь в виде нефтедолларов, абсолютно ручная Дума, чего не было в 1990–х, очень сильный влиятельный популярный президент, который мог позволить себе очень многие решения, в том числе и непопулярные.
Вот это было в первой половине 2000–х, до 2008 года фактически. И этим власть не воспользовалась. Все эти плюсы были частично проедены, частично разворованы. Других плюсов я не вижу.
Ну есть плюсы локальные, типа хорошо проведенной Олимпиады. В глазах очень многих людей плюс — это Крым. И есть еще один плюс — консолидация людей вокруг власти.
Но это тоже плюс, которым нужно пользоваться, а он транжирится для сохранения власти. Популярность власти используется только для сохранения этой власти, а не для каких–то позитивных действий.

То есть так же, как и в начале 2000–х.

— Да, Путин сейчас настолько популярен, что он мог бы позволить себе вещи, которые бы стратегически пошли на благо стране, но те действия, которые я сейчас наблюдаю, стратегически, на мой взгляд, не просчитаны.

Кстати, когда вы говорите о Путине, действительно имеете в виду, что все зависит от воли одного человека?

— От позиции одного человека, от мнения одного человека.

Это действительно один человек, а не такой условный Путин, вбирающий в себя некую группу людей и вообще систему?

— Нет, он не условный Путин, он безусловный Путин. Это просто Путин. Он наверняка использует каких–то экспертов, но это узкий круг, и это люди, как я понимаю, которые в основном говорят те вещи, которые он хочет от них слышать. Это очень опасно. Они боятся ему противоречить. Я не знаю, я не вхожу в число этих экспертов, но, судя по решениям, это так. Я вижу по решениям, что они не просчитаны, а это значит, что слабая экспертиза.
Слабая экспертиза может быть связана с единовластием при принятии решений. Как члены политбюро, их было несколько человек, приняли решение о вхождении в Афганистан, не понимая толком специфики этой страны, специфики ислама, не зная истории этой страны, не зная, чем это чревато. Не понимая даже толком, зачем это делается, просто исходя из азартных настроений и желания насолить своему геополитическому противнику в виде Соединенных Штатов.
Но нельзя свои международные действия ставить в зависимость от своего настроения, от азарта, это все–таки не карточная игра. Вот это тоже связано с тем, что решение принималось только в одном месте, что круг экспертов был крайне узок, что не имели доступа к уху ключевых членов политбюро те люди, которые обладали другим мнением, противоположным, даже если они были суперкомпетентны. Вот сейчас я наблюдаю ту же историю. Судя по истории с Крымом, судя по истории с Донбассом. Я не вижу грамотной экспертизы, и поэтому любое решение, которое принимается, может стать опасным.

Путинское правление часто сравнивают с брежневским, а по–вашему, с каким периодом сравнение закономерно?

— Сравнивать можно со многими вещами. Прямых повторов в истории нет. Но я бы все–таки сравнивал со временем правления Николая I. Идеологические политические заморозки, ставка на антизападничество, ставка на определенную духовную традицию России, которая противопоставляется западному разврату.
Ставка на физическую силу, на имперскость — и в конечном счете проигрыш и страшная катастрофа, которой завершилось правление Николая I в виде Крымской войны. У нас пока этой катастрофы, слава богу, нет, но все остальные параллели срабатывают, и мы видим, что позиции России в мире за последний год никак не усилились, а, наоборот, ослабели.
Потому что изоляция — это не усиление позиций, а ослабление. И ослабление экономики — это ослабление позиций. Одни боеголовки в современном мире не обеспечивают должного статуса страны в международных отношениях.