Театральный критик Дмитрий Циликин - о спектакле "Рисунки на потолке" в ТЮЗе.
Литературовед Лидия Гинзбург записала в дневнике об Ахматовой: "Анна Андреевна очень больна. Три дня лежала под морфием. Не понимаю морфинистов. Перед вами опускается нечто вроде темной занавески. И по ней проходят разные вещи - совершенно вам ненужные. Например, большая зеленая муха. Ну к чему этой?"
Пустое черное пространство Малой сцены ТЮЗа художник Шифра Каждан декорировал искусственным деревцем на заднем плане, с потолка свисают абажуры. Еще имеется множество картонных коробок. И посреди — куча деревянных реек. Фонограмма велит всем "проследовать в безопасное место", приказ повторяется на разных языках. Участники — три парня и три девушки — одеты все одинаково: штаны, кеды, трикотажная кофта с капюшоном. Перенесясь в предписанное "безопасное место" (как впоследствии откроется, это место, вопреки Фрейду, — детство), они принимаются поочередно доставать рейки из кучи, укладывать их друг на друга: постепенно растет некое подобие сруба. Сию метафору невозможно прочитать иначе как процесс образования порядка из хаоса. Цена ей — 20 секунд (или 20 копеек), однако длится она гораздо, гораздо дольше. Тут вообще не стесняются тратить чужое (то есть наше) время — на премьере режиссер этого предприятия Семен Александровский предуведомил публику: в программке сказано, что спектакль идет 1 час 45 минут, но это неправда — на самом деле 2 часа. На самом деле, как оказалось, еще больше.
В эти 2 часа 7 минут вот что происходило.
Программка извещает: "Основано на реальном детстве". Что значит: участники делятся своими настоящими воспоминаниями. В виде рассказов о каких–то микрособытиях, которые в раннем детстве, разумеется, кажутся глобальными. Достают из коробок всяческие реликвии: к примеру, девочка раскладывает собственноручные каляки–маляки, и мы битый час с помощью видеокамеры и проектора разглядываем на экране, сложенном из тех же коробок, приключения изобретенных младенческим сознанием и неумело накарябанных антропоморфных овощей. А мальчик извлекает из заветной шкатулки коллекцию этикеток, если не ошибаюсь, от жевательной резинки — и все играют в какую–то игру, мне, увы, незнакомую, так что в чем ее прелесть, уж простите, не изъясню. И разные другие вещи пройдут перед вами, как на ахматовской занавеске, — совершенно вам ненужные.
Оно, конечно, еще Лермонтов заметил: "История души человеческой, хотя бы и самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа". Но чтобы история этой души стала любопытной и полезной, надобно ее пересоздать художественными средствами.
Это в спектакле случилось лишь однажды: участники читают свои школьные прописи, потихоньку они ритмизуются, раскладываются на голоса и — переходят в сочиненный композитором Настасьей Хрущевой издевательски–возвышенный хорал, где одна из главных тем — "жи–ши пиши через И".
…Кажется, я знаю, откуда эта бестрепетная уверенность в своем праве публично делиться всяким вздором, полагая каждую соринку из собственной биографии достойной попасть в глаз благодарному человечеству. Поколение, к которому принадлежат создатели спектакля, выросло под непрерывные заклинания рекламы: ты замечательный, прекрасный, гениальный наш клиент и потребитель, — как тут не уверовать в свою сверхценность? И даже не соринку биографии — например, мы должны увидеть снимаемый в свете красного фонаря той самой камерой, унесенной за кулисы, процесс макания проявленной фотографии в закрепитель. А также устроенную с каких–то щей групповую тренировку приемов кунг–фу.
