Интервью с основателем Социально–культурного фонда Hennessy Морисом Хеннесси

В кафе отеля на Мойке представитель восьмого поколения Хеннесси и корреспондент "ДП" пили отнюдь не коньяк, а чай с лимоном.

Русским предпринимателям, которые разбогатели в 1990–е, когда им было в районе 30, сейчас уже 50, и они задумываются, как передать бизнес детям. И у многих возникают проблемы. У вас, Морис, как у представителя восьмого поколения, есть ли какой–то рецепт создания династии?

— Во–первых, есть компании, которые были созданы 250 лет назад, но мы о них уже забыли, так как после первого поколения они исчезли. И вполне возможно, через 250 лет тоже будут работать компании, созданные как раз в 1990–х годах. Даже у Хеннесси были и высокие, и сложные моменты.

Есть всего один маленький секрет — члены семьи Хеннесси, которые работали на Hennessy, занимались бизнесом Hennessy, всегда старались купить долю у других членов семьи, которые решили сосредоточиться на чем–нибудь другом. Чтобы бизнес никогда не вышел из семьи.

Когда мой дедушка купил доли у своих английских двоюродных братьев, те были довольны, потому что получили наличные деньги, а дедушка был доволен тем, что у него теперь больше власти и возросла доля в компании.

Второй секрет описать сложнее. Это семейный дух, который помогает устраивать дела так, чтобы члены семьи хорошо ладили друг с другом. Это не значит, что они должны видеться каждый день или даже каждую неделю.

Это зачастую даже вредно.

— Да–да–да (смеется). Главное, чтобы не было ненависти.

Нам нет необходимости встречаться очень часто, семья очень большая.

На 200–летие Пушкина в Россию съехались потомки со всего света. Оказалось, что их больше двух сотен. А что сейчас собой представляет семья Хеннесси? Каким бизнесом эти люди занимаются?

— Людей, которые носят фамилию Хеннесси, в мире не так много осталось. И их сейчас больше в Англии, чем во Франции. Так получилось — наверное, во Франции чаще дочери рождались.

Среди всех Хеннесси очень много представителей финансовых профессий, банкиров, тех, кто занимается недвижимостью. Когда–то Хеннесси были офицерами, сейчас в английской ветви семьи есть, к примеру, художники. А что касается Франции, у нас, конечно, есть те, кто занимается коньяком, но не только.

Случались ли за восемь поколений в семье Хеннесси блудные сыны?

— Были игроки, были те, кто слишком много пил, но это все еще в XIX веке. Были бездельники, которые не работали и только тратили деньги. Если подумать, в XIX веке во Франции было свободнее, чем сейчас.

Я слышал, вы сначала получили профессию агронома и только через несколько лет пришли в коньячный бизнес. Вас кто–то вразумил, сказал, что надо продолжать семейное дело?

— Никто меня не вразумлял, отец даже особо меня не уговаривал, все произошло само собой, потому что в детстве и юности я жил в этом месте.

А потом, когда проходил стажировку в одной из наших компаний, которая занимается дистрибуцией, я понял, что работать с хорошим продуктом, который еще и носит твою фамилию, — это приятно.

Еще я прочитал, что вы практикующий винодел. Велики ли ваши виноградники?

— 92 га. Это было бы очень много, если бы было в Шампани (в регионе Cognac выделяются апелласьоны Grande Champagne и Petit Champagne, где получают самые ценные коньячные спирты. — Ред.), а в целом для региона — нормально.

Пробовали ли вы делать из собственных коньячных спиртов, может быть, какой–то другой коньяк?

— Нет, я не хочу и не буду делать свой коньяк. Это очень зарегламентированная область, для производства другой марки нужно было бы получать другие лицензии. Кроме того, кто лучше сделает коньяк, чем наши мастера–виноделы?

Единственное, что я могу делать для собственного потребления, — это пино–де–шарант, напиток, который делается в регионе Коньяк, состоящий примерно из 1 / 3 коньяка и 2 / 3 виноградного сока. Получается аперитив, который нужно пить охлажденным.

Те, кто занимается коньяком, виноградниками и дистилляцией, могут делать пино–де–шарант. Но его нельзя продавать. Только для собственного потребления.

Если приехать к вам в гости, можно будет попробовать?

— Да, это единственное место, где его можно попробовать. Я даже не имею права вам его привезти.

Можно хотя бы примерно сказать: сколько в условной бутылке коньяка Hennessy коньячных спиртов с виноградников Мориса Хеннесси? 1%?

— Нет, меньше (смеется). Hennessy работает с 1500 виноградарями, то есть я один из 1500. Для производства коньяка Hennessy нужны примерно 30 тыс. га виноградников. А у меня всего 92.

Hennessy — крупнейший производитель коньяка в мире, но с 1971 года это уже не семейная фирма. Теперь это часть концерна Moet Hennessy — Louis Vuitton. Нет ли у вас ностальгии по временам семейного бизнеса?

— Конечно, у всех есть ностальгия по своим 20 годам. Но у меня нет ностальгии по семейному бизнесу, потому что объединение случилось еще до того, как я пришел в коньячный дом.

И нужно смотреть трезво, если бы не объединение с Moet & Chandon и Louis Vuitton, мы бы не смогли так хорошо развиваться. Инвестиции концерна Moet Hennessy — Louis Vuitton в целом позволили усилить позиции коньяка как класса напитков по всему миру.

То есть вы не говорили своему предшественнику: зачем ты продал семейное дело?

— Я бы не сказал, что мы продали бизнес, мы создали концерн из бизнесов, которые работают в одном направлении.

У Moet & Chandon те же ценности, что у Hennessy, Louis Vuitton, Dior, Givenchy и т. д.

Я так понимаю, что вы во многом ответственны за сохранение духа компании, духа марки. Это чем–то сродни конституционной монархии?

— Это очень мило, что вы сравниваете меня с королевой. Но Елизавета II может, к примеру, отправить премьер–министра Великобритании в отставку.

Я работаю в Hennessy 40 лет, и не я один, Филью, наш мастер–винодел, тоже работает 40 лет.

В первую очередь мы передаем знания.

По статистике, люди потребляют все меньше алкоголя. Почему на земле пьют все меньше?

— Вы уверены, что идет снижение потребления?

Речь идет не об общем, а именно о среднем потреблении. Средний человек пьет все меньше и меньше. Например, француз 10 лет назад выпивал 13,3 л чистого алкоголя, 5 лет назад — 12,2, а в этом, по прогнозам, выпьет 11,6.

— Думаю, все–таки картина меняется от страны к стране. В любом случае это хорошая тенденция. Знаете почему?

Большой объем достигается за счет простых и не очень качественных спиртов и вин — то есть напитков, которые пьют в основном для того, чтобы достичь опьянения.

В то же время растет спрос на продукты, которые сделаны, чтобы их потребляли в умеренном виде, таких как коньяк или шампанское.

Это означает переход от некачественного потребления к потреблению, которое происходит ради наслаждения продуктом.

Я читал, что в мире производится 50 млн бутылок Hennessy, а продается 150–200 млн. Разница — это подделки. С одной стороны, раз бренд подделывают, значит, это хороший бренд. С другой — подделки вредят бренду…

— Ваши цифры неверны, слава богу, не существует 100 млн л подделки.

Во–первых, мы сейчас производим уже почти 6 млн ящиков, в каждом ящике 12 бутылок, значит, всего получается больше 70 млн бутылок. При этом доля подделок очень ограниченна.

Но, конечно, даже в самом маленьком объеме это проблема. Потому что те, кто работает в индустрии подделок, могут заняться и лекарствами, и автозапчастями, и т. д., что уже непосредственно угрожает жизни людей.

Жерар Маржон, главный сомелье Алена Дюкасса, рассказывал мне, что в их ресторан в Гонконге как–то пришел клиент, который передал сомелье бутылку и попросил с ней обращаться максимально осторожно. Оказалось, он заплатил за нее 3000 евро, но сомелье, увидев вино, вынужден был разочаровать человека — оно не стоило больше 1 евро. Hennessy тоже больше всего подделывают в Азии?

— Наверное. Я сам однажды купил в Китае скульптуры, а потом провел экспертизу, и оказалось, что они не имеют никакой ценности.

Но я не расстроился: может, они и не аутентичные, зато красивые. К тому же я не платил за них, слишком дорого. Так что всех нас могут обмануть.

Я не раз присутствовал на обедах, которые организовывали производители коньяка, где рассказывалось, что коньяк не только дижестив, он отлично сочетается с различными блюдами. Но недавно на встрече, организованной производителем шампанского, я про то же самое спросил главного повара этого шампанского дома. Он заверил, что коньяк не нужно совмещать с едой…

— Это лишь мнение шеф–повара этого шампанского дома. Если бы он попробовал поужинать в нашем доме, он, скорее всего, поменял бы свое мнение.

У вас есть какое–то любимое сочетание?

— Да. Шоколад, апельсин, фуа–гра, азиатская кухня — все это хорошо и легко сочетается с коньяком.

Я слышал, что вы с лимоном коньяк иногда пьете. В СССР все пили коньяк с лимоном, а потом стали говорить, что это моветон. А на самом деле?

— Мы никогда не говорили, что лимон — это плохо, даже в США мы создали коктейль, который называется Hennessy — Martini, на основе коньяка и лимона.

В России, когда ты говоришь человеку: давай посидим, выпьем вместе, ты выказываешь ему тем самым высокую степень доверия. Ты хочешь поговорить по душам. C кем бы вы хотели выпить, не обязательно с современниками?

— С моими предками. Я бы хотел иметь возможность выпить со своими предками и послушать из первых уст, как там все было.

С Ричардом Хеннесси мы живем в одних и тех же местах, занимаемся одним делом, так что мы бы нашли общий язык. Мне было бы интереснее с ними выпить, чем даже с Людовиком XIV.