Кирилл Варламов: почему венчурные фонды не интересуются проектами на ранней стадии

Автор фото: Новодережкин Антон

Кирилл Варламов, директор Фонда развития интернет–инициатив, созданного по поручению президента Владимира Путина, рассказал, почему венчурные фонды не интересуются проектами на ранней стадии, о недостатках грантового финансирования и зарождении класса соинвесторов.

В последнее время в России появилось довольно много различных венчурных фондов. Чем ваш от них отличается?

— Наша уникальность в том, что мы сфокусированы прежде всего на ранних стадиях инвестиций. Это то, что называется предпосевным финансированием, когда вложения в проект не превышают 1 млн рублей. Особенность такого рода инвестирования заключается в том, что просто вложить эти деньги нельзя: создатели проектов не смогут их эффективно потратить из–за отсутствия опыта. Поэтому в этом случае необходимо создавать специальную программу акселерации для того, чтобы довести существующие проекты до ума.
Если еще в прошлом году этим никто не занимался, то после того, как мы создали свой акселератор, по нашему пути пошли еще шесть–семь фондов. Тем не менее я считаю, что мы до сих пор остаемся лидерами в этой области. В год мы финансируем более 100 проектов — больше, чем кто бы то ни было на рынке.

А что представляет из себя эта программа акселерации?

— У нас есть в Москве помещение площадью около 1 тыс. м2, куда участники программы въезжают на 3 месяца. Наша задача — за это время, используя специальные методики, максимально развить их бизнес.
И обучение здесь — далеко не главное. Каждому проекту предоставляется персональный трекер — это некий тренер, задача которого каждый день задавать вопросы: "А как вы это сделали? А это почему не сделали?" Трекер по мере необходимости может подобрать нужного эксперта и организовать с ним встречу. С нами работают более 200 специалистов в различных областях.
В свою очередь, участникам программы приходится работать по 12–14 часов в сутки, а потому у нас там даже есть места, чтобы поспать. Но в итоге появляются классные примеры, когда за эти месяцы у некоторых стартапов происходил просто взрывной рост. Обороты, количество клиентов увеличивались в несколько раз.

До вашего появления кого в основном финансировали венчурные инвесторы?

— В основном все фонды и сейчас, и тогда были сфокусированы на так называемой "стадии А". Это когда проект уже запущен и ему необходимо не менее $1–2 млн на развитие. И совершенно понятно, почему так происходило. Частные фонды борются за рентабельность. При этом совершенно неважно, сколько вы вложите — $100 тыс. или $3 млн, — вам все равно придется потратить одинаковое количество времени на этот проект. Соответственно, смысла инвестировать в проекты на самых ранних стадиях многие просто не видели.

Но различные программы по поддержке проектов на ранней стадии существовали уже давно?

— Есть большое количество программ, которые выдают гранты. Но грантовое финансирование имеет один серьезный недостаток. Оно не предполагает какого–либо контроля за дальнейшим развитием проекта. Вы дали грант, посмотрели, что его более или менее эффективно потратили, и все — вас больше ничего не волнует. Мы же именно инвестируем, покупаем долю в этих проектах и заинтересованы в том, чтобы они дальше развивались и чтобы мы могли вернуть свои деньги.

Удалось ли уже найти проекты, которые выстрелили?

— На предпосевной стадии самые ранние выходы начинаются только через 5 лет. Мы же существуем пока год. Поэтому говорить об успешности рано. Но если смотреть промежуточные результаты, например количество проектов, которые привлекли инвестиции следующих раундов, то мы находимся на уровне мировых лидеров в этой области.
Самым лучшим венчурным фондам удается довести до следующей стадии с привлечением новых инвестиций не менее 50% стартапов. У нас же около 40%. В среднем по рынку результаты гораздо ниже.

Какие направления вы считаете наиболее перспективными для инвестирования?

— Сейчас это анализ больших массивов данных (так называемая big data), особенно если это связано с различными моделями доставки и оплаты товаров. Также нам очень интересен "Интернет вещей", то есть различные способы взаимодействия устройств между собой. Если сейчас в мире подключено к Интернету 2,5–3 млрд устройств и это в основном телефоны, компьютеры и лэптопы, то к 2020 году их количество достигнет 20 млрд. И это будут не мобильные устройства, а оборудование, станки, инструменты, автомобили, бытовая техника, самолеты и т. д.
Когда устройства будут общаться друг с другом, появится громадное количество данных, на основе которых можно будет оптимизировать и логистические потоки, и много чего еще. Многие процессы в результате станут более эффективными, а соответственно, дешевыми. Это очень серьезный тренд.
Также будет расти электронная коммерция и останутся актуальными проекты, связанные с социализацией. Существующие поколения социальных сетей потихоньку отмирают, и что–то все равно должно прийти им на смену.

Бывают тупиковые направления, которые вы сразу отсеиваете?

— Не бывает тупиковых направлений, бывают тупиковые рынки. Если весь потенциальный объем рынка, на который рассчитан продукт стартапа, меньше $10 млн, то мы в такой проект не инвестируем. Иногда, к сожалению, это выясняется уже в процессе акселерации, если создатели проекта ошиблись в расчетах. Тогда это тупик. Также тупиковый вариант, когда неожиданно выясняется, что стоимость привлечения одного покупателя оказывается дороже, чем на нем можно заработать.

Чтобы получить деньги, достаточно ли иметь только идею?

— У стартапа должен быть минимально работающий продукт и команда из двух–четырех специалистов различной направленности — как минимум технический специалист и тот, кто разбирается в бизнесе. Только такая команда может на что–то рассчитывать. Но это не значит, что с нами нельзя начать работать раньше. У нас огромная программа преакселерации, через которую уже прошло около 1,5 тыс. проектов. Они получили нашу поддержку в виде бесплатного обучения, консультаций экспертов. Такие команды мы как бы готовим к инвестициям.

Для вас это что–то вроде социальной нагрузки?

— Только с одной стороны. С другой же стороны, перед нами открывается весь рынок новых проектов. Таким образом, мы сразу видим новые тенденции и понимаем, во что инвестировать, а во что нет.

Какие фонды более эффективны, на ваш взгляд: государственные или частные?

— Частные фонды прежде всего решают задачу зарабатывания денег. С этой точки зрения они, конечно, эффективнее. Государственные же фонды зачастую гораздо успешнее решают задачи развития инфраструктуры. Частные фонды не занимаются развитием рынка, созданием новых возможностей на нем. Управляющий одного из ведущих фондов говорил мне, что если он начнет заниматься развитием рынка в целом, то у его партнеров, которые дали деньги в фонд, сразу же возникнут претензии.

К какому фонду относитесь вы?

— Мы и то и другое. С одной стороны, мы ведем себя как частный фонд. То есть у нас частные деньги, они не попадают под бюджетное регулирование. К тому же у нас есть задачи вернуть инвестиции. Но с другой стороны, мы созданы по поручению президента Владимира Путина и решаем существенную часть инфраструктурных задач. Это не значит, что мы строим инкубаторы. Но мы достаточно эффективно решаем некоторые точечные задачи, которые необходимы рынку. Например, это акселерация, о которой я уже говорил, также мы продвигаем различные законодательные инициативы.

Вы не называете инвесторов, которые вложились в ваш фонд. Поговаривают, что это околоправительственные компании и предприниматели, которые вложились чуть ли не под принуждением. Так ли это?

— Не раскрывая инвесторов, мы всего лишь выполняем их требования. Могу сказать только, что речь идет о крупных корпорациях. Наверняка у них есть свои причины не раскрывать информацию о себе. Что касается принуждения, на мой взгляд, это было бы очень сложно сделать. Тем более что речь идет о весьма значимой сумме — 6 млрд рублей.

А Владимир Путин сейчас как–либо участвует в работе фонда?

— В ноябре прошлого года мы представляли ему в Ново–Огарево проекты, которые проинвестировали, с первыми результатами. А в июне этого года состоялся большой форум "Интернет–предпринимательство в России", на котором мы собрали всех ведущих игроков интернет–рынка. Там были крупнейшие компании — "Яндекс", "Мейл.ру", "Озон", "Рамблер" и другие игроки. И президент приезжал на него. Мы говорили о задачах и проблемах развития интернет–бизнеса в России, и Владимир Путин принял в дискуссии непосредственное участие.

Каким–либо образом его участие помогает находить новых инвесторов под ваши проекты?

— Помогает, но не находить инвесторов, а скорее формировать спрос на проект. Например, благодаря его поддержке нам удалось наладить работу с рядом федеральных министерств.

Привлекаете ли вы иностранных инвесторов?

— У нас одна из ключевых задач — создание рынка соинвестиций. В России рынок в этом смысле был и остается не очень зрелым. Каждый фонд или бизнес–ангел стремится целиком проинвестировать проект или закрыть раунд. Между тем в мире считается правильным разделение инвестиций, когда необходимый стартапу объем денег дают сразу несколько инвесторов. Это на самом деле более эффективно, что доказано всеми законами. Поэтому у нас, в отличие от большинства, есть соинвесторы. В том числе и иностранные.

После того как начался украинский конфликт, не возникли ли у вас сложности с их привлечением? От участия в проектах "Сколково", например, некоторые иностранные инвесторы по этой причине отказались.

— Да, наверное, часть инвесторов и пересмотрели свои планы, но я этого не ощутил. У нас достаточно много соинвесторов — как частных лиц, так и фондов.

Некоторые венчурные инвесторы говорят, что зачастую даже российские стартапы им приходится выводить в иностранную юрисдикцию, так как наши законы много чего не регулируют. Сталкивались ли вы с этим?

— У нас в законах действительно пока не прописаны такие общепринятые механизмы венчурного инвестирования, как конвертируемые долги или опционное соглашение. Но, с другой стороны, даже когда российские стартапы регистрируются за рубежом, они все равно зачастую продолжают работать на российском рынке. А это значит, что им приходится действовать в рамках нашего налогового законодательства и нанимать российских сотрудников. Поэтому, как только возникают какие–либо споры, они происходят в российском праве, и тогда все заключенные за рубежом соглашения, по сути, не имеют никакого значения. Судиться же за рубежом имеет смысл, только если ваш опцион стоит не меньше $5 млн. Иначе вы больше потратите на адвокатов.
В результате получается некий правовой вакуум, который, впрочем, мы сейчас планируем устранить. Недавно мы представили президенту ряд инициатив, которые вводят в российское законодательство несколько механизмов, давно существующих в английском праве. Сейчас по его поручению над документом работает управление президента, и вероятность его утверждения достаточно велика.

Какова сейчас рентабельность венчурных компаний?

— В среднем, если фонд в США зарабатывает 25% годовых, это считается очень хорошим показателем. В нашей модели заложена чуть большая прибыльность. Но пока еще рано говорить, насколько эти планы реалистичны. В нашем бизнес–плане окупаемость должна наступить лишь через 7 лет. Однако первые возвраты инвестиций, разумеется, будут раньше.

Российские венчурные инвесторы уже распробовали акселерацию. Каких еще изменений вы ожидаете на этом рынке?

— Мы предпринимаем большое количество усилий для повышения зрелости рынка. Это будет выражаться как в правилах поведения, так и в модели соинвестиций. А готовящиеся нами законодательные изменения, я надеюсь, приведут к увеличению количества сделок на рынке. Кроме того, я жду, что в России появится отдельный класс частных инвесторов. Хотя сейчас и существуют отдельные люди, они не приносят в индустрию какого–либо значимого количества денег.

В США бьют тревогу по поводу засилья на рынке бесполезных проектов, таких как сервис Yo, с помощью которого можно лишь обмениваться словом "Йоу". Они привлекают огромные инвестиции, а при этом более полезные, но менее модные проекты не могут найти финансирование. Считаете ли вы это проблемой?

— Я бы взглянул на это с другой стороны. В Японии существует платный сервис, в котором нельзя обмениваться текстовыми сообщениями — лишь картинками. Его капитализация уже превысила $1 млрд. И это не привлеченные инвестиции — сами пользователи платят. Это совершенно реальные деньги. Задача же любого инвестора — прежде всего добиться прибыли. Если ему предлагают проект, пусть весь из себя полезный и инновационный, но без понятного рынка и стратегии заработка, то такой проект финансировать никто не будет. Если же проект будет глупым, но гарантированно принесет прибыль, то почему бы и нет. Это законы рынка. Человек постоянно потребляет не только необходимые вещи, но и глупости. А значит, почему бы их ему не продать. Когда наступит кризис и человек больше будет думать, к примеру, о колбасе, тогда и нужно будет думать об изменении предложения. Это вопрос модели потребления.
 
 

Биография

Кирилл Варламов

> Родился в 1974 году в Свердловске, в 1996 году окончил Уральский государственный технический университет.
> В 1996 году — ведущий инженер дирекции по качеству завода "Уралмаш". В 2001 году вместе с Александром Давыдовым создал компанию NAUMEN, ставшую одним из лидеров в области разработки программного обеспечения.
> С марта 2013 года — директор Фонда развития интернет–инициатив (ФРИИ).