Режиссер Валерий Фокин поставил себе и театру задачу головокружительной сложности: реконструировать фрагменты великого александринского "Маскарада" Всеволода Мейерхольда — Александра Головина 1917 года.
Режиссер Валерий Фокин поставил себе и театру задачу головокружительной сложности: реконструировать фрагменты великого александринского "Маскарада" Всеволода Мейерхольда — Александра Головина 1917 года. Хотя ему и карты в руки: с одной стороны, он многолетний исследователь и преданный почитатель искусства Мейерхольда, с другой — сохранились не только фраки с веерами, но и эскизы, монтировочные чертежи, звуковая партитура, записи мизансцен.
В драматическом театре, когда он взялся выставить собственный антиквариат, возникла та же проблема, что в свое время в движении музыкального аутентизма: может ли зритель насладиться лишь аутентичностью — или ее одной все же недостаточно, чтобы вступить в эмоциональный контакт с происходящим на сцене?
Сразу надо предупредить: это спектакль знаточеский, для тех, кто в курсе. Художник Семен Пастух поставил посреди пустой громадной сцены наклонный помост, сложенный из полупрозрачных квадратов и подсвеченный снизу. Эти квадраты стремительно и бесшумно взмывают — и оказываются крышкой витрины–саркофага, в которой манекен, а то и живой человек застыл. Но надо хоть раз побывать в Музее русской драмы Александринского театра, где экспонируются в том числе костюмы и бутафория "Маскарада", чтобы понять: витрины — оттуда, то есть театр корреспондирует именно со своей собственной историей. В финале некто замер, скрестив руки на груди, на голове у него портретная маска Мейерхольда — под маской оказывается Неизвестный из драмы Лермонтова. Остроумный ответ на вопрос, кто же таков этот Неизвестный (блестящая работа Николая Мартона), однако он внятен лишь тем, кто мейерхольдовский облик мгновенно опознает. А кто нет? Сам дурак?
Ну да. Равно как и тот, кто пьесы не читал — взяты лишь четыре картины, начиная с приезда Арбенина из дома Энгельгардта, то есть Нина уже потеряла браслет, баронесса Штраль (она в спектакле отсутствует) его нашла и подарила князю Звездичу, отчего и произошли все дальнейшие трагические недоразумения. Фонограмма — первые реплики произносит Юрий Юрьев, легендарный исполнитель роли Арбенина во всех трех редакциях "Маскарада" (последняя — 1939 года). Петр Семак воспроизводит его интонирование, мимику, пластику (насколько о них можно судить по фотографиям) удивительно — не впадая в пародию, хотя сейчас они выглядят почти пародийно.
Балансировать на тончайшей грани этого "почти" — в этом виртуозность работы актера. Но она и в том, как он в начале второго акта, сняв парик, выходит перед роскошным головинским занавесом и произносит монолог некоего мужика, зарезавшего жену, расчленившего труп — "а детям сказал, что мама уехала в командировку" (текст Владимира Антипова отсылает к известной истории ресторатора Кабанова). Семак, один из первых мастеров театра Льва Додина, театра глубокой психологической правды, здесь, вместе с режиссером, заставляет опомниться: смерть, убийство — не поэтические абстракции в сочинении 21–летнего романтика Лермонтова, а чудовищные реалии нашей жизни.
Воспоминания будущего и в соединении изысканной красоты расписных кулис, падуг, костюмов Головина — и того, как галантные танцы масок в этих костюмах под "Вальс–фантазию" Глинки запросто переливаются в безобразную сексуальную оргию, сопровождаемую резкой пульсацией и скрежетом музыки Александра Бакши. Эти силовые режиссерские приемы натягивают ткань спектакля, которая между ними, увы, пока порой провисает, и эстетски–интеллектуальные удовольствия не всегда компенсируют недостаточность драматического напряжения.
