Спектакль "Война и мир" в Мариинском театре
Многое в спектакле Грэма Вика адресовано тем, кто в курсе. "Бал у екатерининского вельможи" (2–я картина, та, где знаменитый Вальс Наташи) происходит не где–нибудь, а в Мариинке–2: опускается люстра Сваровски, ровно такая, как те, что висят в фойе, а государь сходит по самолетному трапу на фоне желтой ониксовой стены, представляющей собой главный декоративный элемент нового здания театра.
Трибуна, которую выносят на авансцену для речи Кутузова, недвусмысленно намекает на речь Путина 2 мая 2013 года на открытии второй сцены. А проход фельдмаршала через зал — на тогдашний путинский маршрут. Дом старого князя Болконского обозначен фрагментом легендарного занавеса работы Головина — эмблемы Мариинки исторической, и стулья, как там, — с бархатной голубой обивкой. На роль гадины и дуры Элен Безуховой выбрана Мария Максакова — не только меццо–сопрано, но и депутат Госдумы от "Единой России" — кастинг именно для этого спектакля смыслообразующий.
Поскольку действие его происходит сейчас. И всегда. По Вику, в России все повторяется и ничего не меняется. Даже старый гламур — ампирные дамские платья и униформа лакеев: камзолы, чулки, парики — смыкается с новым: лакеи ведь и теперь у нас часто одеты по моде XVIII века, разве что здесь они в противогазах (не очень понятно почему, но смотрится выразительно).
А фоном служит проекция рекламного постера: голая девица возлежит, прикрывшись шикарной сумкой, — очевидный намек на гигантский чемодан, воздвигнутый недавно одной лакшери–маркой посреди Красной площади. Чтобы считывать эти аллюзии, надо, повторю, знать современную российскую фактуру.
А также — русский язык. Андрей Болконский поет на фоне вздыбившейся части пола, на которой мелом выведено: "Нужно верить всей душой в возможность счастья". Во время совета в Филях (совет поднимается из–под земли — чудо–машинерия новой сцены задействована по полной) один из его участников назидательно мелом же пишет на стене: "45 000 убитых".
Манифест Наполеона, который читает (поет) народ, дан параллельно бегущей красной строкой. За почти 5–часовой спектакль еще много чего из толстовского романа понаписано на декорациях Пола Брауна.
Однако назидательность — свойство рациональное — приходит в противоречие с… нет, не с иррациональностью, присущей поэтической, фантазийной, ассоциативной режиссуре, но с элементарной логикой.
Странно видеть это у многоопытного профессионала, каковым является господин Вик, но в его "Войне и мире" все время не сходятся концы с концами. Анатоль Курагин собирается умыкнуть Наташу Ростову — поют про тройку ямщика Балаги, каковая представлена натуральным "мерседесом". Потом на этом же "мерседесе" многократно рассекает Пьер Безухов — в частности, приезжает на нем аккурат на Бородинское поле.
Видимо, целых два разных "мерса" на одну оперу Прокофьева дороговато даже для Мариинского театра, но надо ведь как–то объяснить, отчего автомобиль Балаги попал к Пьеру либо почему Балага воспользовался графской машиной. Княжна Марья встречает Наташу, замотав голову полотенцем, потом долго вытирает волосы, то есть она — из душа. Но из душа не выходят с мокрой головой, притом в платье и туфлях на высоком каблуке.
Ясное дело, артистке Сергеевой охота показать красивые ножки, но из такого многочисленного мелкого вранья, которое не окоротил режиссер (не видел?), складывается общая неправда.
Зато оркестр Валерия Гергиева сыграл вальс в 12–й картине — прощание Наташи и Андрея перед его смертью — так, что за это можно было простить всю сценическую лажу.
