Максим Атаянц, автор крупнейших архитектурных проектов в России — "Горки–города", построенного к Олимпиаде в Сочи, и судейского квартала в Петербурге, о парке в центре города, опасности маленьких квартир и связи между колоннами и тоталитаризмом.
В судейском квартале, который вы проектируете, теперь нет жилья. Появилась зеленая зона, но, с другой стороны, существует риск, что в вечернее время там будет запустение. Читала, вы настаивали, чтобы 15 – 20% жилья осталось.
— Я не очень удачно выразился, когда говорил про 15% жилья. Я имел в виду здания, а не их назначение. Мне нужно было набрать некоторую массу застройки для оформления пер. Талалихина и чтобы создать точки притяжения примерно на середине пешеходного маршрута от Биржевого до Тучкова моста. Оказалось, достаточно инженерного корпуса и служебной гостиницы, на первом этаже которой расположатся общественные пространства, кафе, галереи, ресторан. И плюс театр — вечернее по определению место.
Мертвым административным кварталом эта площадка не станет. Сама архитектура судебных зданий придумана так, чтобы не потребовалось дополнительных заборов разгораживать, вместо них сами стены. Как, например, в Зимнем дворце. Мы же не можем сказать, что от того, что на Дворцовой наб. длинный фасад Зимнего дворца, она становится запустелой.
В то же время все пространство за пределами периметра зданий полностью открыто для города. Там обязательно начнут гулять, особенно летом. Замечательное вечернее место, красивый свет, прекрасный неожиданный вид на центральные городские ансамбли.
Одна из главных иллюзий архитекторов и планировщиков в том, что они могут все распланировать на будущее. На самом деле жизнь сама подскажет, как все будет происходить. Наша задача — сделать городские интерьеры, создать возможности. Поэтому со всех точек зрения хорошо, что жилье ушло отсюда. Это позволило разгрузить территорию, сейчас соотношение застроенных и свободных площадей стало более естественным для этой части города. Вместо жилья появилась зелень, очень неплохой компромисс с теми пожеланиями, которые были по поводу парка. Понятно, что все под парк отдать не получается, но сейчас до ? всей территории занято зеленью.
Но здесь с давних времен планировался именно парк. Если бы решать нужно было вам, как бы вы использовали это место?
— Рассмотрим три гипотетические опции: суд, набережная Европы — то есть застройка элитным жильем, и парк.
Суд я бы все–таки на первое место поставил. На этом пятне он смотрится уместно и нормально, особенно если обратить внимание на обилие административных зданий в центре Петербурга. Здесь эта функция естественна.
Что касается выбора между парком и жильем — жилье здесь, на мой взгляд, хуже всего. Парадокс, но квартал, застроенный элитным жильем, был бы в этом месте более закрыт для города, чем суды. Я сейчас абсолютно не касаюсь неплохого качества конкурсных предложений, а в принципе говорю о целеполагании для этого места.
Что касается парка, для Петербурга отдача такого громадного куска в центре под парк не очень характерна. К тому же если он выходит на воду не торцом, как Летний сад, сады на Фонтанке и Мойке.
Всю эту территорию просто отдать под деревья — достаточно сомнительный вариант с точки зрения логики этого места. Да и кто будет этот парк проектировать?
Конкурс можно провести!
— Претендентов нашлось бы много, но вопрос в том, что парк — это тоже архитектурное сооружение, только вместо кирпичей деревья. Его нужно делать в каком–то стиле. Если это остромодернистский парк, то он бы здесь смотрелся разрушительно, а кто классический парк будет здесь делать и зачем он сейчас, тоже не очень понятно. Для развлекательного парка это место совсем не подходящее, все–таки это центр исторически сложившегося имперского города.
По сути, движение за парк — это сигнал. Люди говорят этим: вы, архитекторы, такого наворотили, репутация ваша упала к нулю, и лучше пусть не будет ничего, чем то, что вы можете предложить. А поскольку пустырь тоже не оставишь, значит, парк. Это скорее констатация общественного отношения к тому, что люди моей профессии за последние 10–30 лет в центре города сделали.
Вы всегда работаете в классической манере, а нужно ли, по–вашему, при строительстве в центре что–то помимо классики?
— Вредно призывать — давайте определим жесткий стиль и заставим всех в нем работать. Не приведи Господь. Настоящий творчески самостоятельный архитектор стилистического диктата не приемлет. Эти вопросы должны решаться через регламенты — высотные ограничения, соотношение плоскости стены и оконных проемов и прочее. В центре не так и много участков, где можно строить, все эти места нужно посчитать и посмотреть, что там можно делать, а что нет, и написать определенные требования для каждого участка.
Почему в центр так архитекторов тянет, и не только у нас? Ради заимствования от контекста. Самый яркий пример, который все всегда приводят, — это пирамида во дворе Лувра. Унесите ее и поставьте в 10 км от Лувра, и что от нее останется как от архитектурного произведения? Всем очень хочется попозировать на величественном старом фоне с чем–нибудь остро новым.
По поводу современной архитектуры в центре Петербурга — критерий довольно простой. Нужно попытаться вспомнить хотя бы один удачный пример вписывания модернистского здания в центре. Тогда можно о чем–то говорить.
То есть вы такого примера не видите? Есть в центре современные объекты, которые вам нравятся?
— Я один пример знаю. Здание не разрушило улицу и достаточно хорошо там смотрится, при том что в нем нет никакой классической стилистики. Это Невский пр., 133 – 137.
Сейчас это в центре невозможно: автору по закону нужно воссоздавать исторический фасад.
— В этом опасность, часто это, как говорил немодный нынче Владимир Ильич Ленин, по форме правильно, а по сути — издевательство. Яркий пример: Мариинка–2 и кусочек Литовского рынка Кваренги. Такое впечатление, что архитекторы Мариинки на охоте добыли это здание и поступили с ним как с трофеем — голову отрубили, сделали чучело и повесили в гостиной на стенку. Хотя там все камни подлинные, но смотрится как муляж. Просто бессмысленная нашлепка. По сути, это не сохранение памятника, а полное издевательство. И таких примеров сейчас будет еще много.
В том, что Мариинка получилась такой, как получилась, кто виноват — архитекторы, власти, руководство театра?
— Честно говоря, там беда на уровне целеполагания. Сама идея того, что вторая сцена должна быть прямо рядом с первой, ошибочна. Когда я учился в Академии художеств, раз в несколько лет в качестве курсового задания нам предлагалось спроектировать Мариинку–2 где–то в районе Гражданского пр.
Наверное, многоуважаемому Валерию Абисаловичу Гергиеву удобнее, когда два театра расположены рядом. А городу точно так нужно?
И даже не в архитекторе дело. Если творчество бюро "Даймонд и Шмидт" перенести на 10 – 15 км в сторону, цены бы ему не было, причем с сохранением той же архитектуры.
Здесь это было с самого начала слишком опасно. Если осуществить проекты Мосса или Перро, которые художественно гораздо сильнее, степень разрушительности для города была бы как минимум такая же.
Тут важно отношение с контекстом. Самое гнусное, что есть в этом проекте сейчас, — это мостик к старому зданию через канал. Он перекрыл несколько видовых точек и совершенно бесполезен, потому что упирается в стену. КГИОП не дал долбить ради него историческое здание. Если мостик уберут, тогда можно будет многое простить.
А вы сами в центре живете?
— Да, я живу в центре и слабо представляю свою жизнь на окраине. Если только жизнь не заставит, добровольно я бы центр покидать не хотел.
Все–таки Петербург — это один из самых красивых городов Европы. В России территория очень большая, а города часто страшненькие. Хотя есть и прекрасные места, но очень много тяжелого и грустного ландшафта, а здесь мы имеем такое чудо. Это надо ценить. Хорошо, что катастрофических вмешательств и изменений все–таки мало произошло.
Я хочу напомнить такую историю. Один из известнейших европейских архитекторов–традиционалистов Леон Крие (он люксембургского происхождения) в полемике с английскими архитекторами–модернистами как–то в ответ на апологию современной архитектуры опубликовал домашние адреса своих оппонентов. Ни один из них не жил в доме, построенном после 1880 года. Аргумент убийственный.
Можно улучшить жизнь, среду в спальных районах?
— Вопросы санации уже сложившихся территорий очень тяжелы. Я не представляю себе, как и что нужно предпринять, чтобы сделать привлекательной среду, которая застроена 16 – 20–этажными панельными блоками. Может быть, деревья вырастут и будет симпатичнее. Так, например, с хрущевками произошло. Они, в общем, жутковатенькие, когда в голом поле стоят, а сейчас, когда все очень интенсивно обросло зеленью, даже очень приятно бывает в этих дворах ходить. Тут больше на природу, чем на человека, надежда.
На самом деле для Петербурга есть очень большая опасность: когда очень дешевыми маленькими квартирами без версификации, без разнообразия застраиваются крупные территории, — это путь к тому, чтобы получить там гетто. И мы еще наедимся этим.
Например, в Штатах еще в 1974 году большой жилой квартал социального жилья, который успел несколько премий получить, стал таким рассадником подростковой преступности и криминала, что его просто расселили и взорвали (речь идет о квартале социального жилья "Прюитт–Игоу" в Сент–Луисе, штат Миссури, построенном в середине 1950–х. — "ДП").
Это, конечно, крайность. Американцы любят, чтобы у них здания так заканчивали свою судьбу. Но иногда архитектура действительно провоцирует на асоциальное поведение, сама среда этому способствует. Когда строятся просто квадратные метры без художественных особенностей, без композиционно–средовых задач, есть опасность такого исхода. С этим что–то нужно делать, но, как это лечить, я, например, не понимаю.
Может, как–то образовывать застройщиков?
— Образовывать застройщика бесполезно. У застройщика задача всегда коммерческая. Это бизнес, в любом случае он хочет заработать деньги.
Нужны очень четкие рамки, в которых застройщик будет действовать, четкие правила игры. Власть и закон на то и есть, чтобы ограничивать девелоперов в их безудержной частной инициативе. В том числе и понижение высотности может помочь. Город должен понять, что он хочет видеть на каждой конкретной территории.
Если совсем ограничения убрать, мы можем получить то, что бывает в азиатских мегаполисах. Для этого надо представить наш панельный дом и в 4 раза его в высоту увеличить. Тут вопрос выбора, в данном случае между Европой и Азией.
Вы проектировали "Горки–город" в Сочи, который не успели запустить к Играм. Читала у Григория Ревзина, что для архитекторов сочинских проектов участие в них, наверное, стало самым большим разочарованием в жизни. Так ли это для вас?
— Там тяжелая история, но в целом это опыт, а не разочарование. Понимаете, это большой проект, там задействовано очень много сил, и архитектор только часть может контролировать. В Сочи у меня есть некоторая отдушина, этнографический парк "Моя Россия", который я проектировал, и его успели вполне симпатично сделать.
К Олимпиаде ваш город не достроили. Верите, что это произойдет?
— Его, по сути, достроили, только запустить не успели. Должен был пройти пусковой период, чтобы в гостиницы могли селиться люди, благоустройство нужно было, елочки посадить.
То, что он будет жить, я на 100% уверен, и это касается всего сочинского проекта. У нас даже после недавнего прибавления Крыма все равно слишком большой дефицит таких климатически подходящих для отдыха мест. Там прекрасная природа, там красиво, там замечательно сделаны железная и автомобильная дороги. Зимой — горные лыжи, летом там очень хорошо, и в межсезонье гостиничные операторы будут привлекать какие–то события, приезды крупных компаний или профессиональные съезды.
Туда можно съездить подлечиться, там spa–комплекс очень крупный. Пожилым людям хорошо отдыхать, если они могут себе это позволить. Так что все будет жить. А уж в какой степени это похоже на то, что им начертили…
Вы даже судились с заказчиком по проекту "Горки–города"…
— Было и такое. Но дело в том, что там несколько раз сменялся менеджмент, новые люди пришли на это сложное, запутанное, раздираемое противоречиями хозяйство, а тут еще какие–то архитекторы…
Градостроительно проект состоялся. Все дома на своих местах, нужной этажности и в общем по своим очертаниям похожи на то, что должно было быть. Крыши из натуральной керамической черепицы, как и задумывалось. Просто, когда остро стало не хватать времени, к сожалению, как это часто бывает, стали экономить и ресурс, и время именно на тех недорогостоящих вещах, которые видны человеку с близкого расстояния: детали архитектурные, отделка, цвет, фактура.
Вам не обидно?
— Я трезво оценивал вероятность таких вещей, поэтому что уж теперь обижаться. Опыт огромный. Издалека все смотрится красиво, а вблизи…
Насколько сейчас связаны архитектура и политика?
— Архитектура с политикой бывает часто связана в тех случаях, когда власть рассматривает архитектуру как один из сильных идеологических инструментов. В Древнем Риме архитектура была главным выразителем имперской идеи, именно поэтому она там получила такое колоссальное развитие. Я у нас ничего похожего не вижу. Архитектура в качестве ресурса политического влияния где–то на задворках.
Другое дело, что архитектура очень сильно отражает состояние общества, материальное и не только. Она эпоху довольно безжалостно в себе отражает, это правда. Здесь довольно трудно обмануть кого–то.
После того как жюри выбрало ваш проект судебного квартала, были мнения, что обращение к классике говорит о кризисе, о том, что, когда ситуация нестабильна, пытаются опереться на классическую традицию?
— Много всего наговорили и написали. Просто само существование живой классической традиции в искусстве — это угроза для течений, которые, по сути, рейдерски захватили все это поле деятельности.
Я приведу аналогию с современным искусством: в общем contemporary art и искусство изобразительное в традиционном исполнении — это две разные профессии. Но contemporary art не просто рядом свою поляну возделывало, а заместило собой традиционное искусство, объявило себя продолжателем всей художественной истории человечества, начиная от пещерных росписей до импрессионистов и дальше.
С архитектурой то же самое, любые попытки продолжать традиционную архитектуру встречают очень резкую реакцию. Нам еще повезло, что у нас после советского периода такая аллергия на идеологию, что мы живем в очень неидеологизированном обществе пока. На Западе же любой архитектор, который позволил себе всерьез построить или спроектировать что–нибудь, условно говоря, с колоннами и арками, просто становится фигурой несуществующей. Он исторгается из архитектурного цеха, его перестают печатать, его просто никто не воспринимает, он изгой. У нас, слава богу, это не так, но крику в таких случаях много.
Один из разработанных демагогических приемов борьбы с классическим направлением как раз заключается в попытках связать его с тоталитарными режимами и объявить, что любое появление колонны — это новый тоталитаризм. Я считаю, что это спекуляция.
