"Выходной Петербург". Все как один

Автор фото: Свистунова Валентина
Моногорода Ленинградской области и Республики Карелия.

На решение проблем моногородов российский бюджет в этом году выделил около 100 млрд рублей. Не меньше планируется тратить и в 2 последующих года. Корреспондент dp.ru объехала моногорода в окрестностях Петербурга, чтобы убедиться, как там меняется жизнь к лучшему.

Надвоицы
Поезд Санкт–Петербург — Мурманск стоит на станции Надвоицы 3 минуты. Проводница спускает лестницу, и я спрыгиваю на щебенку — перрона нет. Кроме меня здесь никто не выходит. Четыре желтых щербатых домика неласково встречают чернотой спящих окон. Вокзала тоже нет. Вернее, есть, но на обшарпанных деревянных дверях висит амбарный замок и объявление: "С 01.06.2013 билетная касса на ст. Надвоицы закрывается". Читаешь, отворачиваешься на 180 градусов от закрытых дверей, и перед глазами расстилается лестничный марш, ведущий в никуда. Но через 81 ступеньку "никуда" оказывается памятником Ленину. С грустью или тоской смотрит он на город, строившийся при плановой экономике и погибающий при рыночной? Снег, тишина и пустота. Внезапно на большой скорости на площадь врывается ВАЗ, из него шатаясь выходит мужчина и направляется в магазин. Сегодня воскресенье, а вчера была суббота. С дверей магазина сурово предупреждает объявление: "Продажа алкогольной продукции запрещена лицам, не достигшим 18 лет. Особенно в Международный день защиты детей и 1 сентября с 8 до 9 часов и с 13 до 23 часов". Мужчина заправляется пивом и уходит, за ним приходят еще трое и к пиву покупают хлеб и "Доширак". Этот магазин — единственный, круглосуточно работающий, вернее, вообще единственно работающий регулярно. С тех пор как Надвоицкий алюминиевый завод, градообразующее предприятие, стал закрывать цеха, работы практически не осталось. Из пяти цехов сегодня работает только половина одного. Были времена, когда НАЗ трудоустраивал 3,5 тыс. человек. В прошлом году — всего 780, а сейчас — 575. Когда цеха закрывались, а людей увольняли, то по соглашению сторон в качестве выходного пособия рабочие получили гарантийное обязательство, что им будет выплачено шесть зарплат. А тем, кто не уволился, озвучили предложение переучиться на демонтажников, а потом разобрать завод. Другой работы в городе почти нет — есть магазины, ЖЭК и четыре колонии вокруг города. Доска объявлений у центральной площади пестрит сообщениями о продаже квартир, и есть одно "Продам ружье". Те, кто отчаялся продать, просто бросают, и в подъездах стопками копятся квитанции за ЖКУ и повестки в суды. Главная улица Металлургов дом через дом стоит с выбитыми окнами. Звучит колокол, призывая верующих на службу. По заснеженной дорожке к часовне, опираясь на палочку, идет сухонькая старушка.
— Мне кажется, что у Надвоиц нет будущего. А у России есть, потому что она всем помогает, — говорит бабушка, делая остановку посреди дороги.
— А Надвоицы — это не Россия?
— Забыли нас здесь, но, может, просто не время, придет и на нашу улицу праздник. Главное, чтобы в живых кто–то на улице этой остался.
Чуть поодаль от часовни расположен деревянный барак, в дверях которого на всю ширину проема стоит мужик в спецовке. Застыла и мощная фигура, и взгляд. Стоит неподвижно все время, пока звучит колокол, а когда снова воцаряется тишина — садится на лавочку.
— Расскажите, как вы здесь живете, — подсаживаюсь к нему.
— Да как, те, кто уволился с НАЗа, в мае получат последние выплаты. Мы не уезжаем никуда, потому что нужно на завод ходить — отмечаться для получения денег. Все сидят и ждут. Чего? Нам обещают, что вот–вот начнется перепрофилирование, но честно — это так, чтобы люди спокойные были. Там, на заводе, никаких работ по этому перепрофилированию не ведется. Поэтому мы думаем, что эти разговоры о модернизации — только разговоры. Знаете, если НАЗ не закроют, ничего не случится, но, если закроют, тоже ничего не случится. Вахта, колонии, их здесь аж четыре вокруг стоит, а те, кто хотел уехать, уже уехали, но таких мало. Почему смиримся и не выйдем? А кто выведет? Профсоюз? Так он должен быть независимым, а наш от руководства завода деньги получает. Идти под статью никто не хочет: у всех дети и жены.
Надвоицы получили статус поселка городского типа в 1942 году, а сразу после войны здесь был построен алюминиевый завод. На тот момент здесь было примерно 10 тыс. жителей, на пике их стало 11,5 тыс., а сейчас, когда завод на грани закрытия и работы нет, в Надвоицах все равно прописано больше 8 тыс. Люди практически не уезжают, наоборот, наблюдается бум рождаемости. "Так мужики дома сидят, не работают — вот и дети появляются", — шутят на улицах. И действительно, ближе к полудню на улочках начинают появляться женщины с колясками.
— Муж говорит, что им обещают начать строить, модернизировать, оптимизировать, — много слов говорят, но пока ничего. У него раньше в подчинении больше сотни людей было, сейчас меньше десятка. Мы и уехать не можем — наша трехкомнатная квартира стоит не больше 500 тыс., да и ту не продать. Больница есть, школа есть, работа пока тоже. А вот уверенности, надолго ли, — нет.
Денис…
— Ситуация на данный момент такая же, как полгода, год назад. Было сказано много слов, сделано много обещаний, но на данный момент все по–прежнему. Что говорят сегодня? Уже вроде как подписаны бумаги о том, что на заводе будет запущено производство радиаторов отопления и до конца года должно быть выпущено 2 тыс. штук. Еще говорят, найдено место, где будет построено и запущено производство пеностекла. Как бы это ни казалось наивным, но мы хотим верить. Если обещания не будут выполнены, то выводы не сделает только маленький ребенок. Настроение у людей сложное — мы не какие–то революционеры, стремящиеся свергнуть власть, мы просто хотим, чтобы на нас обратили внимание, хотим работать, платить налоги, любить свою Родину — жить как люди, не уезжая и не превращаясь в цыган с вечными кибитками. Хотя многие уезжали и пробовали пробить почву, но примерно у 5% получилось устроиться на достойную работу. Люди не знают, что делать, куда ехать. Здесь все условия — работа в горячем цеху, на вредном производстве, северный коэффициент, районный коэффициент, и, имея образование 9 – 11 классов, люди получали около 35 тыс. Нужно понимать, что если сейчас они поедут в среднюю полосу, то доплат не будет, но останутся все те же 9 – 11 классов. В больших городах им предлагали тысяч двадцать, на эти деньги нужно снимать жилье и что–то оставлять для дома. Даже в колонии, которые стоят рядом с Надвоицами, устроиться тяжело: там, наоборот, сокращают людей.
— Есть обида на то, что русских в Крыму услышали и поддержали, а вас здесь — нет?
— Обижаться — не выход из положения. Я, например, хочу жить и работать здесь, но отдыхать в Крыму, а люди из Крыма должны приехать и посмотреть на карельскую природу, половить рыбки. Не обидно за Крым, нужно подождать — дойдут руки и до нас. Мы здесь живые, и мы будем о себе напоминать, мы будем просить о помощи, а когда на нас обратят внимание и создадут необходимые условия для жизни, мы не подведем, мы будем теми самыми гражданами, на которых сможет опираться государство, и если, не дай бог, конечно, что–то случится — например, та же Европа или Америка скажет нам "ррр", то мы скажем им "ррр" в ответ.
— Будущее Карелии в промышленности?
— Если мы посмотрим на наш экспорт, то увидим, что это сырье. Но территория наша огромна, у нас очень много жителей. Так почему, когда нам со всех сторон показывают дули и пугают санкциями, мы поддерживаем рублем их промышленность? Мы можем поставить забор и за него не пустить ни одной электронной вещи из–за рубежа, а внутри разовьем все это — у нас есть потенциал, есть халявное сырье, и на это государство должно сделать ставку сейчас.
— Майдан возможен?
— Давайте я отвечу вопросом на вопрос. Представьте себе — вы, ваш муж, двое детей живете в моногороде, ваша квартира стоит 200 тыс. рублей, и вы вдруг остаетесь без работы. И таких, как вы, еще тысяча человек. Что вы будете делать? Квартиру вашу никто не купит — она никому не нужна. Если посмотреть все объявления по нашему городу, то легче на трассе поставить огромный щит с надписью: "Продаются Надвоицы". Вы кричите о вашей беде, но вас не слышат. У вас рядом федеральная трасса и железная дорога. Что вы будете делать? Можно заявить о себе строго в рамках закона — на федеральной трассе есть переходы, пешеходы у нас в преимуществе, если выйдут все жители Надвоиц, то мы перекроем трассу на трех переходах. Им придется нас увидеть и что–нибудь сделать! Всю ситуацию в нашей стране нужно свести к одному — если Россия хочет быть сильной, то люди в ней должны жить хорошо. Хорошо не потому, что мы своровали, а потому, что мы заработали, но государство должно предоставить нам эту возможность. Государство должно создать механизм, чтобы мы чувствовали себя частью одного целого, а пока мы чувствуем себя выброшенными на помойку.
После обеденного всплеска жизни Надвоицы погружаются в дремоту. По городу везде развешены телефоны такси — пожалуй, после завода и колоний это единственное пристанище сильной половины в городе. Пока жду машину, подхожу к двум мужикам, которые понуро сидят на лавке у клуба: "Чем мы здесь живем? Вот, налима поймали. Нужен? Нет? Тогда дай 20 рублей на сигареты". Покупаю рыбу и уезжаю.
Кондопога
Снова поезд Мурманск — Санкт–Петербург. Снова я выхожу на станции. Снова погружаюсь в тишину и пустоту. Хотя не так давно Кондопога звучала на всю Россию — в сентябре 2006 года в карельском городе произошло столкновение на национальной почве, вызванное убийством двух местных жителей группой из шести человек — выходцев из Чечни и Дагестана. А если читать про экономику города, то на просторах Интернета пишут, что город Кондопога — один из самых благополучных населенных пунктов в Карелии, где местная администрация с помощью целлюлозно–бумажного комбината ОАО "Кондопога" ввела целый ряд региональных социальных выплат и льгот. Пройдя 50 м от вокзала, я захожу в первый двор — гнилой колодец из окон и дверей, посреди которого разлилась огромная лужа. Выискивая сухие островки, через нее пробираются люди. Широкими шагами, минуя грязную жижу, ко мне подошел парень — высокого роста, в кожаной куртке и коротко стриженный, но с прореженной челкой на глаза.
— О! Вы тут фотографируете? А сфотографируйте меня! Я Геннадий — гробовщик!
— Ну и как вам здесь работается?
— Мне нормально. А вообще Россия — она как этот дом, — показывает мне на многоэтажку цвета гнилой картошки, с деревянными грязными ставнями, стеклами–заплатками, испещренную трещинами от первого до последнего этажа.
Кондопоге на словах прочат не промышленное, а туристическое будущее. С 2007 года запущена программа, призванная изменить ситуацию в туристической отрасли, но вот результатов ее, на первый взгляд, не видно.
— Как же не видно? Вот, смотрите — гостиница, — показывает мне местный житель результаты программы. Гостиница — это первый этаж панельного дома со входом через обыкновенный подъезд.
— Не впечатлило как–то.
— Вот и нас тоже не впечатляет, — продолжает рассказывать мужчина. — Я на целлюлозно–бумажном комбинате 17 лет проработал. Сейчас там проходит ресту… рестук… слово иностранное такое… реструктуризация! Но кажется, что просто разворовывают. Я уволился и сейчас работаю в Петрозаводске, а ребята, кто остался, говорят, что ничего хорошего. Обидно, конечно, у меня и отец, и дед там работали.
— А за Крым не обидно? У вас с туризмом не пошло, зато там будут развивать.
— Нет! Мы за Путина! Он силу показал!
Пикалево
Поезд приходит на станцию поздним вечером. Тучи, бродившие весь день по небу, разразились снегом. В самом Пикалево вокзала нет, его только обещают построить, поэтому до города добираюсь на такси. Водитель сразу затевает разговоры о поднятии цен на бензин и о том, что Крым хорошо, но им, пикалевским, Крыма не видать, потому что работы нет и денег нет: "А знаете, в России бунт поднимут женщины — они так запилят мужиков за маленькие зарплаты, за тот же самый Крым, что поехать не можем, что нам ничего не останется, как взять вилы да лопаты". Подъезжаем к единственной в городе гостинице "Металлург". Пятиэтажное здание полупустое, лишь на одном этаже заселены дети из детского лагеря. Стоимость номера — 800 рублей. "Хоть в ценах за номер мы с Москвой похожи", — говорит администраторша, выписывая квитанцию. В пустом холле телевизор показывает новости с Украины.
Утром я встречаюсь с двумя рабочими Пикалевского цементного завода. Вадиму и Роману сильно за 40. На заводе и тот и другой проработали больше 15 лет и помнят кризис 2008 года. Когда остановились производства на трех главных предприятиях, около 300 жителей Пикалево перекрыли федеральную трассу, через 2 дня приехал Путин, и Дерипаска под дулом телекамер не только все подписал, но и вернул ручку.
"С 2008 года глобально ситуация не поменялась, — начинает Вадим. — Но нужно признаться, что Путин тогда ситуацию спас. Хотя все, что было сделано, временно и на будущее никак не влияет. Сейчас у нас сменилось руководство — поставили нового энергичного директора, и, может быть, что–то сдвинется. Возможно, договор с датчанами заключим".
"Мы в нашей жизни не уверены ни в чем, — подхватывает разговор Роман. — Живем сегодняшним днем, но если завод снова будет закрываться, то люди окажутся на дороге. Пока ситуацию держат на уровне — нет задержек по зарплате, но и перспектив далеких завода мы не видим".
Снег на улице разошелся не по–весеннему. Дороги замело, и людей на улицах очень мало. Во дворе под козырьком подъезда стоит низкого роста худой мужичок и держит на руках кошку. Я тоже прячусь от обильных осадков под козырек — снег засыпал всю голову, ноги мокрые — и неожиданно получаю приглашение на кофе. Квартира на первом этаже встречает еще пятью кошками. Кухня заставлена мебелью советского образца, под самым потолком ютится телевизор, побеленные когда–то очень давно стены расплакались желтыми разводами. Хозяин квартиры наливает мне растворимого кофе и садится напротив, закуривает папиросу.
— Я сам из Белоруссии, 26 лет назад переехал в Россию. Сейчас сравниваю свой Светлогорск с Пикалево — так небо и земля. В Белоруссии нефти нет, но она почему–то развивается. А Россия — как болото. Ко мне друзья приезжали из Белоруссии — мы на машине проехали три области, так они говорят: "У вас здесь что, война была?" Я хоть и оптимист, но на моем веку, а мне всего 53, ничего не будет.
— У России есть будущее?
— Для меня Россия — вторая Родина. Ругаю я ее часто, а мне говорят: "Ты Родину не любишь". А я люблю, но любить Родину не значит постоянно со склоненной головой и на коленях перед ней стоять. Нужно по сторонам смотреть — где у нас инженеры, где технологии? После войны гнилую картошку ели, но подняли страну, а потом все это попало в руки незнамо кого. Вот кто Родину не любит — кто ее разворовал. А я люблю — мне повестка сейчас придет, автомат в руки — и пошел.