"Камера обскура" на Новой сцене Александринского театра
Первая премьера на Новой сцене — спектакль многослойный, а потому многоадресный. Авторы называют его интерпретацией романа Владимира Набокова, хотя с романом он разве что одноименный. От волшебного языка: головокружительно остроумной словесной игры, шелка переливчатых метафор, непревзойденного ритмического мастерства — остались несколько фрагментов, которые проецируются на экран, и еще один произнесен вслух. Кто романа не читал — вряд ли что поймет. С другой стороны, такой способ работы с текстом лишь повышает его ценность для тех, кому он известен: видно, как и по отдельности любая фраза хороша. Это, собственно, известная стратегия современного художника: очертить фрагмент, заключить нечто в рамку и сказать: смотри!
Современные художники спектакль и сделали — московские сценографы Алексей Лобанов и Александра Ловянникова, поддержанные режиссером Верой Поповой. Ловянникова училась у Дмитрия Крымова, работающего на стыке театра и contemporary art. В его работах визуальные сообщения и впечатления не менее важны, чем актерская игра (которой может не быть вовсе). "Камера обскура" — тоже 1 ч 20 мин. самодовлеющей визуальности. Действуют Лобанов с Ловянниковой и девочка — раскачиваясь в кресле–качалке, смотрит мультики. Он и она трапезничают за столом с настоящими сыром и чаем. Ездит игрушечный паровозик. И целое стадо заводных мягких игрушек (надо думать, морских свинок, которые есть у Набокова). Крупные планы лиц, преображенные всякими компьютерными примочками, online проецируются с камеры на экран. Герои (действующие лица? тела?) сидят по разным концам двух движущихся транспортеров, посылая друг другу всякую посуду, а потом она запустит "по встречке" игрушечную машинку, а он в лоб — струи дыма (автокатастрофа у Набокова тоже имеется, но про это можно и не знать, а просто любоваться выразительностью картинки). Еще они, надолго задержав дыхание, синхронно погрузят лица в ванну с водой. Откуда затем сачками выловят живых рыбок. Она вынесет связку белых воздушных шариков, он их последовательно и яростно проколет, их лопающийся звук зарифмуется потом с глухими хлопками пистолета. И т. д. — всех эффектов, мизансцен, красот (в том числе световых — благодаря феерическому оборудованию) перечислить не возьмусь. А история, ими рассказанная, может быть набоковской, а может — например, "Манон Леско" или любым другим сюжетом про то, как добропорядочный мужчина бросает все ради безумной любви к прекрасному юному женскому демону и кто–то за это неизбежно платит смертью.
Если решите посмотреть своими глазами — надо правильно настроиться. Мы привыкли, что театр направлен на нас. Он может агрессивно наседать, может продажно обольщать, но это всегда экстравертный процесс. А вот представьте: висит в музее картина. Тихо висит, никого не трогает. Хочешь — иди мимо. А хочешь — остановись, всмотрись, войди в нее, впитай глазом ее внутреннюю жизнь. Нет, конечно, нынче и картина (а уж тем паче инсталляция) может жлобски переть на тебя. Потому достоинство "Камеры обскуры" видится мне в отсутствии агрессии, свойственной современному искусству, в сосредоточенности и самоуглубленности. В интровертности. Да, художники — не актеры, умеющие держать внимание, отдавая энергию в зал, так что порой действие вянет. Но вот когда Леша Лобанов кладет точные безошибочные штрихи (мы видим это на экране), из них складываются забавные мужчина, женщина, ребенок, сначала вместе, потом ножницы безжалостно отсекают их друг от друга, — это по–настоящему завораживает.
