Дмитрий Циликин - о спектакле "Обломов" на фестивале "Балтийский дом"
Фестиваль "Балтийский дом", уже 23–й по счету, сразу пошел с козырей — Эймунтаса Някрошюса и Алвиса Херманиса. Някрошюсовская "Божественная комедия" и "Обломов" Херманиса шли в один день на разных площадках, а поскольку девиз "Балтдома" нынче — "Русские!", то есть рефлексия европейцев по поводу этого феномена, я выбрал "Обломова".
Спектакль сделан в эстетике, знакомой по другим замечательным работам режиссера в Новом рижском театре. Художница Кристине Юрьяне выстроила на сцене гиперреалистическую петербургскую квартиру XIX века. Обшарпанные, местами надорванные обои, потрескавшийся сероватый потолок, грязные стекла, пылища, нечистота — все как на картине Федотова "Старость художника, женившегося без приданого в надежде на свой талант".
Притом играют в этой картинке натуральной школы отнюдь не натурально: как всегда у Херманиса, основная актерская краска — безудержный гротеск. Из любого обыденного действия вырастает гомерический дивертисмент. Например, слуга Захар будит барина: сначала просто его теребит, потом делает козу, щекочет, изображает петуха, наконец отчаянно молотит Обломова подушками. Ритуал повторяется в спектакле несколько раз, пока Захар не обнаруживает, что теперь барин–то не спит, а помер. Персонажи, тоже как всегда, в толщинках, нелепых париках, бакенбардах размером с добрую бороду, никто бытово не двигается: их корячит, колбасит, руки трясутся, ноги расползаются… Но каким–то ему одному известным способом режиссер сплавляет воедино реализм вещественного ряда и эксцентрику актерского существования. Ритмы, мизансцены, свет выстроены безупречно.
Однако что же рассказали нам на этом виртуозном театральном языке? От Добролюбова идет традиция прочтения романа Гончарова, узаконенная советской школьной программой: клеймить обломовщину как "порождение крепостнического строя". С ней спорил фильм Никиты Михалкова, опиравшийся на слова Штольца: "Никогда не встречал сердца чище, светлее и проще". То есть можно ничего не делать, других мучить, вести полурастительное существование — все искупается так называемым добрым сердцем. Очень характерная мысль для Руси, где, как мы знаем, не надобно каждым днем и поступком зарабатывать протестантское Царствие Небесное, ибо русскому Богу раскаявшийся грешник милей ста праведников, а потому живи свинья свиньей, главное — успей повиниться.
В интервью и Херманис, и превосходно играющий заглавную роль Гунар Аболиньш говорили, что герой предстанет во всей красе своей души. Сценический текст сообщает совсем другое. Обломов — капризный, манерный, с вялыми жестами расслабленных безвольных кистей. Похожий на карикатурного Гете. Предельно инфантильный. Рисующийся даже перед собой — стоит ему взять в одну руку перо, вторая "поэтически" подпирает щеку, а взор томно–вдохновенно устремляется вверх.
Но и Ольга Ильинская совсем не как в романе ("Ни жеманства, ни кокетства, никакой лжи") — тут одно жеманство и ложь. Она с напором пытается обольстить Обломова — и в какой–то момент Илья Ильич вызывает в памяти другого Ильича — Петра (Чайковского). Которого предприимчивая девица Антонина Милюкова заставила на себе жениться, что ввергло композитора, ни к какой женитьбе ни на какой женщине не приспособленного (что бы ни думал на сей счет министр Мединский), в глубокий психологический кризис.
Но метания гения отчасти оправданы тем, что он гений — в отличие от этого Обломова, так и не выросшего никчемного безответственного рохли. Если согласиться считать его одной из эманаций пресловутого русского духа, это приговор.
