"Деловой Петербург". Дмитрий Быков: это не смена вех, а банальная капитуляция

Быкова не заметить невозможно. Он сочиняет романы, ведет телепередачи, выступает с концертами, а кроме всего этого, еженедельно пишет несколько остросоциальных стихов подобного содержания:

И мне пришлось прогнать сурка

Суровыми пинками:

Ведь не могу же я пока

Поссориться с хорьками…

Дмитрий, какие главные неожиданные лично для вас события в России произошли за последние полтора года?

— В общественной жизни неожиданностей не было — я хорошо помню историю, специально изучал Серебряный век, эпоху реакции, дело Дрейфуса, например (процесс 1894 – 1906 годов по делу о шпионаже в пользу Германской империи, в котором обвинялся офицер французского генерального штаба Альфред Дрейфус. — Ред.). Еще было дело Бейлиса (самый громкий судебный процесс в дореволюционной России, когда Менахем Мендель Бейлис был обвинен в ритуальном убийстве12–летнего ученика Киево–Софийского духовного училища Андрея Ющинского. Так же как и дело Дрейфуса, завершилось оправданием обвиняемого. — Ред.), которое отчасти, по мысли Сергея Пархоменко, напоминает реакцию на "Акт Магнитского" в Госдуме.

В этом смысле повторяется все, но с поправкой на масштаб. Соотношение — примерно как у челябинского метеорита с тунгусским. Большинство статей Мережковского годов этак 1907–1912 читаются как сегодня написанные: просто сегодня у большинства не хватает темперамента.

Энгельс писал в 1889 году: "Наша немецкая буржуазия глупа и труслива; она даже не сумела овладеть политической властью, завоеванной для нее в 1848 году рабочим классом, и удержать ее в своих руках; в Германии рабочий класс должен сначала вымести остатки феодализма и патриархального абсолютизма, с которыми наша буржуазия давно обязана была покончить…" Как бы вы охарактеризовали российскую буржуазию нынешних времен второго капитализма?

— Я не Энгельс, не экономист, не социолог. С чего бы мне характеризовать российскую буржуазию или нумеровать наши капитализмы? Я охотно охарактеризую состояние российской литературы или журналистики, уровень наших политических свобод, степень адекватности нашей интеллигенции и другие вещи, касающиеся меня и моей работы, но российская буржуазия — совсем не моя тема. Я к ней даже не принадлежу.

Согласны ли вы с  Эдуардом Лимоновым (в целом, не переходя на личности), когда он говорит о трусости и предательстве "вождей 4 декабря"?

— С нынешним Эдуардом Лимоновым я не согласен ни в чем, но Лимонов ведь не для того, чтобы с ним соглашаться. Лимонов на наших глазах выстраивает свой миф — биографический и литературный. Ни к чему, кроме личного мифа, его высказывания не имеют отношения. Я любуюсь им издали, чисто эстетически. То, что он иногда говорит, — абсолютное нравственное самоубийство, но слава богу, что только нравственное. Другим литераторам для мифа — или для разрешения собственных творческих проблем — иногда требовалось и физическое.

Вообще, насколько велика роль личностей в сегодняшней России?

— Смотря в чем. В политике — не очень, но велика. В истории — ничтожна. В литературе — очень значительна. В воспитании детей — огромна. В формировании собственной судьбы — думаю, невелика.

Поражение первой русской революции 1905 года привело к "Смене вех" у российской интеллигенции. Ожидаете ли вы чего–то подобного сегодня?

— Да это давно произошло, но о "Вехах" в статье "Семь смиренных" исчерпывающе высказался все тот же Мережковский. Это не смена вех, а банальная капитуляция, самооплевание, презрение к свободе и жажда укрыться под сенью власти. Сразу никогда ничего не получается, и деморализованные оптимисты резко меняют свою картину мира. Ничего не поделаешь — в пятом году им казалось, что сейчас без всяких личных усилий они получат свободную и гуманную страну, а два года спустя они впали в другой соблазн и уверились, что перед ними ледяная пустыня с лихим человеком, и спасибо власти, что она штыками ограждает интеллектуалов от этой дикой стихии. То и другое очень глупо и было бы смешно, если бы не подавалось так напыщенно.

Вы считаете, что главная цель власти сегодня в России — это борьба с оппозицией. А как же сохранение денег и собственности правящего класса? Может быть, власть не особенно и боится либеральной оппозиции как раз потому, что та в этом отношении не собирается ничего менять?

— Почему же она "не собирается ничего менять"? Ввести прозрачность власти, честные выборы, отменить цензуру и госпропаганду, добиться независимости судов и дать полномочия власти на местах — разве это не изменит ситуацию в стране? Ведь сохранение денег и собственности правящего класса возможно только там, где власть никому не подконтрольна, забыла про обратную связь и условием патриотизма поставила лояльность.

Вопрос к вам как к журналисту. Владимир Познер , который всегда подчеркнуто держался позиции некоего беспристрастного наблюдателя, в не так давно состоявшейся телебеседе с депутатом Госдумы Ириной Яровой явно потерял контроль над собой и лично атаковал собеседника, то есть занял сторону. Значит ли это, что в России возможна лишь партийная журналистика?

— Нет, конечно. В России возможна разная журналистика. Просто в какой–то конкретный момент Владимир Познер позволил себе в своем личном ток–шоу выразить собственное мнение. Но ведь Познер давно уже не просто журналист. Он политический обозреватель, а у обозревателя наличие собственного мнения — признак профессионализма. Я вообще не очень верю в журналиста–информатора. Личное мнение в России интереснее событий — о событиях может рассказать информационное агентство.

Не так давно Алексей Волин , который отвечает в правительстве за СМИ, высказался на конференции журфака МГУ : "У вас нет задачи сделать мир лучше! Вы должны зарабатывать деньги для хозяина!" А какова, по–вашему, роль журналиста в современном обществе?

— Волин же не признал такое положение дел нормальным или желательным. Он просто сказал, что оно есть. Это правда. А конституировать его, объявлять нормой — это не к Волину. Что касается роли журналиста, она всегда одна и та же: заставлять человека думать и действовать, мотивировать его, формировать его позицию — если он еще не сформировал свою — или заставлять ее отстаивать.

После "Гражданина поэта" нет ли мысли написать пьесу в стихах на злобу дня и поставить ее в каком–нибудь из ведущих театров?

— У меня идет в "Школе современной пьесы" драматический памфлет "Медведь", он хотя и в прозе, но там в общих чертах все предсказано. И пока сбывается.

Может быть, в такой пьесе самих себя могли бы сыграть и политики?

— Это как–то скучно, по–моему.

В нынешней российской литературе есть несколько ярких имен, но эти писатели стали широко известны где–то на рубеже 2000–х, когда издательское дело не было столь монополизировано, как сегодня. В кризисные моменты истории литература должна, по идее, процветать, но сегодня этого не наблюдается. Почему?

— Кризисы бывают разные. Сегодня литература боится объективно взглянуть на вещи, ибо то, что она увидит, будет неприглядно. Это потребует конкретных действий. Писатели — и читатели — к ним пока не готовы. Отсюда разговор о чем угодно, кроме главного. Но это ненадолго. Лично я никакого кризиса не испытываю — напротив, мне пишется сейчас лучше, чем в нулевые. Просто определитесь внутри себя и начните писать о себе и других правду — это лучшая аутотерапия. Думаю, мой новый роман "Квартал" — первая моя, по существу, книга о себе, хотя и "ЖД" была в каком–то смысле автопортретом — как раз и есть результат этой внутренней определенности, новая степень свободы.

С чем все–таки может быть связана надежда на то, что Россия выскочит из замкнутого исторического круга?

— С местным самоуправлением и личной самостоятельностью, больше ни с чем.

Прямые линии с  Путиным становятся все длиннее и утомительнее, но это, видимо, необходимо обществу спектакля. Какой формат для общения Путина с народом вы бы предложили в 2014 году?

— Я воспитан в советском социуме и по–марксистски верю, что народ умней мыслящей единицы, пусть даже самой умной. Впрочем, это не столько Маркс, сколько Шопенгауэр, "равнодействующая миллионов воль". Народ сам ему все предложит. В этом году одновременно шла прямая трансляция "линии" Путина и суда над Навальным. Думаю, что, если бы они обменялись форматами, это и была бы оптимальная линия развития. Совсем не исключаю такого поворота.